Камо грядеши
Шрифт:
«Спит, может спать! – подумала Актея. – Она еще дитя».
Тем не менее через миг ей пришло в голову, что это дитя предпочитает бежать, чем сделаться любовницей Виниция, предпочитает нужду – позору, скитальчество – пышному дому возле Карин, нарядам, драгоценным украшениям, пирам, музыке лютней и цитр. Почему?
Актея стала всматриваться в Лигию, как бы желая прочесть ответ в ее сонном лице. Полюбовавшись на прекрасный лоб, нежный изгиб бровей, темные ресницы, разомкнувшиеся уста и вздымаемую спокойным дыханием девственную грудь, она подумала: «Как непохожа она на меня!»
Лигия показалась ей чудом, каким-то божественным видением, грезой богов, во сто крат прекраснейшею,
А Лигия спала спокойно, точно дома, под опекою Помпонии Грецины, и спала довольно долго. Полдень уже прошел, когда она раскрыла свои голубые глаза и принялась осматривать спальню с немалым удивлением.
Ее, видимо, крайне удивило, что она проснулась не в доме Авла.
– Это ты, Актея? – спросила она наконец, разглядев в сумраке лицо гречанки.
– Да, Лигия.
– Разве теперь уже вечер?
– Нет, дитя мое, но полдень уже прошел.
– А Урс не вернулся?
– Урс не обещал вернуться, он сказал только, что вечером будет с христианами подстерегать носилки.
– Правда.
Затем они вышли из спальни и отправились в баню, где Актея выкупала Лигию; позавтракав с нею, гречанка повела ее в дворцовые сады, в которых ей не угрожала никакая опасная встреча, так как цезарь и главнейшие из его приближенных еще спали. Лигия впервые в жизни увидела эти великолепные сады, заросшие кипарисами, соснами, дубами, оливковыми и миртовыми деревьями, среди которых белело целое население статуй, блестели недвижные зеркала прудов, цвели рощицы розовых кустов, орошаемых пылью фонтанов; входы живописных гротов заросли плющом или виноградом, на водах плавали серебристые лебеди, между изваяниями и деревьями блуждали прирученные газели из пустынь Африки и ярко оперенные птицы, привезенные из всех известных в то время стран света.
Сады оказались пустыми; кое-где работали лишь с лопатами в руках невольники, напевая вполголоса песни. Другие рабы, которым дозволили передохнуть, сидели над прудами или в тени дубов, в трепещущих блестках солнечных лучей, дробящихся сквозь листву; остальные, наконец, поливали розы или бледно-лиловые цветы шафрана.
Актея и Лигия гуляли довольно долго, осматривая всевозможные чудеса садов, и хотя Лигия была подавлена другими мыслями, однако сохранила слишком много детской впечатлительности, чтобы побороть внушаемые этим зрелищем интерес, любопытство и удивление. Ей думалось даже, что цезарь, если бы был добрым, мог бы жить в таком дворце и в таких садах очень счастливо.
Несколько утомившись, наконец они сели на скамью, почти утопающую в зелени кипарисов, и стали беседовать о том, что больше всего удручало их сердца, то есть о вечернем побеге Лигии. Актея была далеко менее уверена в успехе побега, чем Лигия. Иногда ей казалось даже, что это безумный план, который не может удасться. Она чувствовала все сильнейшую жалость к Лигии. Приходило ей также в голову, что во сто крат безопаснее было бы попытаться уговорить Виниция. Она принялась расспрашивать, давно ли Лигия познакомилась с Виницием и не думает ли, что, может быть, удастся упросить его, чтобы он возвратил ее Помпонии?
Но Лигия печально покачала своей темнокудрой головкой.
– Нет. В доме Авла Виниций был другим, очень добрым, но после вчерашнего пира я боюсь его и предпочитаю бежать к лигийцам.
Актея продолжала расспрашивать:
– Однако в доме Авла он нравился тебе?
– Да, – ответила Лигия, опуская голову.
– Ведь ты не рабыня, чем была я, – в раздумье произнесла Актея. – На тебе Виниций мог бы жениться. Ты – заложница и дочь лигийского царя. Авл и Помпония любят тебя, как родное дитя, и охотно усыновят тебя. Виниций мог бы жениться на тебе, Лигия.
Но она ответила шепотом и еще печальнее:
– Я предпочитаю бежать к лигийцам.
– Хочешь, Лигия, чтобы я пошла сейчас к Виницию, разбудила его, если он спит, и повторила ему то, что говорю тебе в эту минуту? Послушай, моя дорогая, я пойду к нему и скажу: «Виниций, она царская дочь и любимое дитя славного Авла; если любишь ее, возврати ее семье Авла, а потом возьми, как жену, из их дома».
Девушка ответила голосом до того пониженным, что Актея едва расслышала:
– Я предпочитаю бежать к лигийцам.
И две слезы заблестели на ее опущенных ресницах.
Дальнейшую беседу прервал шорох приближающихся шагов, и раньше, чем Актея успела посмотреть, кто приближается, перед скамьей появилась Поппея Сабина с небольшой свитой рабынь. Две из них держали над ее головой пучки страусовых перьев, вставленных в золотые прутья, слегка обвевая ее опахалами и вместе с тем охраняя еще от жаркого осеннего солнца. Перед нею черная, как черное дерево, эфиопка, с высокими, точно распертыми молоком грудями, несла на руке ребенка, запеленатого в пурпурную ткань с золотой бахромой. Актея и Лигия встали, надеясь, что Поппея пройдет мимо скамьи, не обративши на них внимания, но она остановилась перед ними и сказала:
– Актея, погремушки, которые ты пришила к кукле, были прикреплены дурно; ребенок оторвал одну из них и потянул ко рту, к счастью, Лилита заметила вовремя.
– Извини, божественная, – ответила Актея, скрещивая руки на груди и опуская голову.
Поппея стала смотреть на Лигию и спросила:
– Что это за рабыня?
– Это не рабыня, божественная августа, а воспитанница Помпонии Грецины и дочь лигийского царя, доверенная им в качестве заложницы Риму.
– Она пришла навестить тебя?
– Нет, августа. С третьего дня она живет во дворце.
– Была она вчера на пире?
– Была, августа.
– По чьему повелению?
– По повелению цезаря…
Поппея стала еще внимательнее смотреть на Лигию, стоявшую перед ней, склонив голову, то поднимая из любопытства свои лучистые глаза, то снова опуская веки. Между бровями августы выступила вдруг морщина. Ревниво оберегая свою красоту и власть, она жила в постоянной тревоге, опасаясь, что когда-нибудь счастливая соперница погубит ее так же, как она сама погубила Октавию. Поэтому каждое красивое женское лицо при дворе возбуждало в ней подозрительность. Поппея глазом знатока окинула одним взором все формы Лигии, оценила каждую черту ее лица и… испугалась. «Это – просто нимфа, – подумала она, – ее родила Венера». И вдруг в уме ее мелькнула мысль, никогда не приходившая ей в голову при виде какой бы то ни было красавицы: она гораздо старше! В ней заговорили затронутое самолюбие и боязнь, всевозможные опасения стали роиться в ее голове. «Может быть, Нерон ее не заметил или не оценил. Но что может произойти, если он встретит ее днем, столь дивную при свете солнца?.. Кроме того, она не рабыня! Она – царская дочь, хотя и варварского происхождения, но все-таки царская дочь!.. Бессмертные боги! Она столь же прекрасна, как я, но моложе!» И складка между бровями Поппеи обрисовалась еще глубже, а глаза ее из-под золотистых ресниц засветились холодным блеском.