Кампанелла
Шрифт:
Прокурор полюбопытствовал, что думает Кампанелла о причине ареста. Томмазо не смутился. Конечно, его посадили в тюрьму из-за досадного недоразумения, вызванного доносом врагов. Он подтвердил, что арест был для него полнейшей неожиданностью. Но почему же он тогда вырядился в мирское платье и прятался в соломе? Он не отрицал очевидных фактов: действительно, прятался, но не от испанских солдат, в которых видел всегда своих защитников, а от личных врагов, намеревавшихся его убить. От кого же? Ксарава был удивлен, когда услышал в ответ имя Маврицио ди Ринальди. Таких как Кампанелла, трудно припереть к стенке!
Томмазо мог вообще не отвечать
Однажды Ксарава резко переменил тон. Он заявил, что хорошо понял воззрения фра Томмазо по ряду астрологических и богословских вопросов, но теперь его интересуют конкретные обстоятельства заговора. Жаль, что фра Томмазо оказался впутанным в преступные начинания Дионисия Понцио и Ринальди. Ксарава не скрывал своей прекрасной осведомленности, упомянул о доносах, коснулся показаний Пиццони и Лаврианы. Он знал много подробностей о сношениях с турками, о планах провозглашения республики, о новых законах, которые предполагалось установить. Томмазо пускался в отвлеченные разговоры и отрицал всякое участие в каком бы то ни было заговоре. Ксарава приводил факты, опровергавшие его уверения, и часто ссылался на Пиццони. Если Кампанелла настаивает на своей невиновности, то пусть он сам в письменной форме даст сколько-нибудь удовлетворительное объяснение известным событиям.
Кампанелла отказался. Ксарава предупредил, что отправит его в Монтелеоне. Как этого избежать? Кампанелла заявил, что показания Пиццони — сплошная ложь. Но что-либо объяснять инспектору Марчианизе или фра Корнелио он не будет из-за существующей между ними личной вражды. Он охотно помог бы прокурору выяснить истину, если бы убедился, что приписываемые Пиццони признания сделаны действительно им, а не составлены фра Корнелио.
Сверх ожидания Ксарава открыл перед Кампанеллой карты. Он познакомил его с показаниями Пиццони. Чего тот только не нагородил! Особенно много он рассказал о Дионисии и Маврицио. Бессмысленно было отрицать очевидные факты — следовало их так истолковать и объяснить, чтобы они меньше всего могли повредить тем, кто находится в руках испанцев. Кампанелла был в полной уверенности, что Дионисий и Маврицио ушли в горы. Сейчас надо было думать о тех, кому грозила непосредственная опасность.
Он согласился дать письменные показания. Это была единственная возможность остаться в Кастельветере.
Он начал с рассказа о древних пророчествах и симптомах близких перемен. Именно о них говорил он в проповедях, ссылаясь на святых и евангелие. Но он не призывал к восстанию и, конечно, никогда не помышлял о союзе с неверными. Лишь случайно узнал он, что Маврицио ди Ринальди, преследуя свои честолюбивые цели, вел переговоры с турками. Сам Кампанелла был этим настолько возмущен, что хотел порвать с Ринальди всякие отношения. В это время Дионисий Понцио, потеряв терпение от несправедливых преследований инспектора Марчианизе, решил использовать проповеди Кампанеллы о
Ксарава считал, что добился большого успеха. Письменные показания Кампанеллы тотчас же были отправлены в Мадрид.
До боли в глазах всматривался Томмазо в синь моря. Когда же он увидит на горизонте первые турецкие галеры?! Он знал, что появление турок может стоить ему и другим арестантам жизни, но ждал его всей душой. Пусть их перебьют, но поднимется вся Калабрия и народ завоюет свободу!
В пятницу, 10 сентября, на исходе дня, он заметил в море турецкое судно. Небольшая галера плыла вдоль берега, направляясь, как было договорено, к мысу Бьянко, а другая должна была в это же время идти на север, к мысу Колонна.
Кампанелла не мог заснуть. Его терзали сомнения: может быть, он принял за разведывательное турецкое судно лодку рыбака? На следующую ночь галера появилась снова. Она плыла в том же направлении, держась поблизости от берега. На борту то и дело вспыхивали условные сигналы. Это был Чикала!
Не отрываясь, Томмазо следил за кораблем. Неужели так никто и не зажжет на скалах ответных огней?!
Он был настолько возбужден, что даже не слышал, как за его спиной надзиратель открыл дверь. Он заставил его отойти от окна. Уходя, сказал:
— Зря радуешься — испанцы тебя живым в руки турок не отдадут!
Турецкий корабль, продолжая подавать сигналы, уплывал все дальше и дальше на юг. С берега не стреляли. Испанцы не хотели преждевременно выдать расставленных повсюду засад.
Следующий день прошел в лихорадочном ожидании. За два часа до полуночи Кампанелла заметил в море огни.
Нет, это были не сигналы передовой галеры! На этот раз шел целый флот! Армада, не боясь нападения, плыла с зажженными огнями. Чикала чувствовал себя в водах Калабрии как дома.
Стояла напряженная тишина, полная тревоги, ожидания, страха. Двадцать кораблей, тридцать…
— Турки! — раздался на улице панический крик. — Турки!
Стук копыт разорвал ночную тишину. Мимо пробежали солдаты, выкатили пушку. На колокольне забил набат. Люди навьючивали на мулов скарб и торопились уйти из города.
Кампанелла прижимался лицом к решетке. «Идет Чикала!» Он видел в нем не турецкого военачальника, а ученика Телезия, бывшего узника, чудом спасшегося от инквизиции. Стражник, стоявший на башне, заметил со двора Кампанеллу. Он закричал: «Отойди от окна!» — и вскинул аркебуз.
Кампанелла ждал, что с минуту на минуту начнут палить пушки. Вдруг загремел замок, и в камеру вошли несколько стражников. Они крепко связали его и увели в карцер. Неужели они готовятся выполнить свою угрозу и прикончат его, когда первый солдат Чикалы вступит на калабрийский берег?
В темном карцере не было окна, и, напрягая слух, только с трудом можно было услышать доносившийся с улицы шум.
Суета постепенно улеглась. Неужели так и не нашлось смельчака, который бы подал Чикале ответный сигнал? Что делает Престиначе? Почему опоздал отряд Капоа? Неужели все оставшиеся на свободе товарищи так испугались карателей, что боятся вылезти из своих тайных убежищ?