Канада
Шрифт:
На ступенях школьного крыльца стояла, присматривая за двором, высокая монахиня в черной рясе и с повязанной белым платком головой. Второй завтрак уже закончился. Она беседовала с одной из девочек, та смеялась. Увидев через лужайку меня и мой велосипед, монахиня затем смотрела на нас неотрывно.
Там, где дорога подходила к границе школы, возвышались зарешеченные ворота, а вот забор у нее отсутствовал, что показалось мне странным: так ведь всякий может войти на территорию школы или покинуть ее когда ему заблагорассудится. Я представлял себе сиротский приют иначе. Дорога вторгалась в территорию намного дальше, за ворота.
Я остановил велосипед и сидел на нем, вспотевший, хоть вдоль дороги, по которой я спустился, и дул холодный ветер. Поеду обратно, опять придется на холм взбираться. Ни одного мальчика, даже такого, который подстригал бы траву на лужайке, я не увидел. Должен же где-то здесь быть хоть один, думал я. Нет таких мест, где мальчики были бы нежелательны или не нужны.
Две девочки направились по двору к воротам, за которыми я сидел на велосипеде, оглядывая школу. Одна была высокой, костлявой, с плохой кожей и жестким, с морщинистыми губами, ртом, придававшим ей взрослый вид. Другая — шатенка среднего роста с квадратным, некрасивым лицом; одна рука у нее была меньше другой, не короче, а просто меньше. Улыбка у этой девочки милая, с удовольствием отметил я, и предназначается мне. Одеты обе были в одинаковые бесформенные синие платья, обуты в белые теннисные туфли и зеленые носки. Там, где мог бы находиться нагрудный карман, на платьях было белыми нитками вышито: «СВЯТОЕ ИМЯ». Платья сильно походили на то, какое было на маме, когда я в последний раз видел ее — в тюрьме.
— Тебе чего тут надо? — резко и враждебно, словно собираясь прогнать меня, спросила девочка постарше. Едва она открыла рот, как напряжение, которым сковывалось ее тело, сникло и бедра девочки немного сдвинулись вбок, совсем как у Бернер, когда она думала, что вот-вот услышит от меня нечто язвительное.
— Просто приехал взглянуть на школу, — ответил я, чувствуя, что привлекаю к себе излишнее внимание. Это же не Америка. С какой стати я прикатил к школе, о которой ничего не знаю? Пожалуй, мне лучше поскорее убраться отсюда, подумал я.
— Тебя к нам не пустят, — сказала девочка с иссохшей рукой. И снова улыбнулась мне, но уже не по-дружески. Саркастично. Один из передних зубов у этой девочки отсутствовал, темная дырка во рту портила ее милую улыбку. Ногти у обеих были обгрызены, руки исцарапаны, вокруг ртов бугрились прыщи, а ноги были волосатые, как у меня. Подружиться с ними — и думать было нечего.
За их спинами уже спускалась по ступеням рослая монахиня. Ветерок вздувал ее рясу, обвивая черной тканью лодыжки. Девочки на лужайке замерли и все как одна смотрели в нашу сторону, словно ожидая, что мы того и гляди подеремся. Монахиня приближалась к нам, размахивая руками, выкидывая вперед длинные ноги. Мне захотелось уехать прежде, чем она доберется до нас, — эта женщина могла ведь и полицию вызвать. Обе девочки оглянулись на монахиню, но, по-видимому, остались к ней безразличными. Они улыбнулись друг дружке подловатыми, довольными, явно заученными улыбками.
— У тебя девчонка, типа того, есть? — спросила старшая. Она просунула
— Нет, — ответил я.
— А зовут тебя как? — спросила младшая.
Я стиснул ладонями руль, поставил ногу на педаль, приготовившись отъехать от ворот.
— Делл, — сказал я.
— Прочь отсюда! Прочь! — закричала монахиня, пересекая широкими шагами лужайку. Талию ее овивал бисерный поясок, большой крест мотался на груди вправо-влево, чистое, словно его отскребли, лицо — рот, глаза, щеки и лоб — плотно облегала накрахмаленная белая ткань.
— Прочь отсюда, мальчик! — выкрикивала она.
Девочки снова оглянулись на нее и обменялись злыми взглядами.
— Убирайся! Что ты здесь делаешь? — крикнула монахиня. Похоже, она думала, что вот-вот случится, если уже не случилось, нечто ужасное.
— Старая блядь, — сказала совершенно обыденным тоном девочка постарше.
— Мы ее ненавидим. Сдохнет, только рады будем, — добавила вторая. Глаза у нее были крошечные, узкие, темные, и, произнеся эти слова, она широко раскрыла их, словно сама себя поразила.
— Делл — в моих краях так мартышек зовут. В Шаунавоне, Саскачеван, — сообщила девочка постарше, не обращая внимания на быстро приближавшуюся монахиню.
Внезапно она протянула длинные руки еще дальше и с дикой силой вцепилась в мое запястье; я попытался высвободить его, но не смог. Она потащила меня к себе, вторая девочка засмеялась. Меня перекосило набок, я упирался в землю всего лишь правой ногой, каблуком ее ботинка, и уже начал заваливаться.
— Не трогай их! — завопила монахиня. Как будто я кого-то трогал.
— А он нас боится, — сказала младшая девочка и пошла от ворот, предоставив той, что постарше, словно приковывать меня к решетке.
Старшая глядела в мои глаза, причиняя мне боль и получая от этого удовольствие. Маленькие обкусанные ногти девочки впивались в кожу моего запястья, как будто пытаясь прорвать ее.
— Отпусти его, Марджори, — крикнула монахиня, почти уж подошедшая к воротам. — Он тебе больно сделает.
Тяжелый подол рясы стеснял ее движения.
Руки Марджори стягивали меня с велосипеда, поднимая повыше, к прутьям ворот.
— Перестань, — сказал я, — это ни к чему.
— А мне хочется, — ответила Марджори, стараясь поплотнее прижать меня к прутьям.
Она явно собиралась что-то со мной сделать. Избить, подумал я. Она была намного сильнее Бернер, да и крупнее тоже. Лицо ее оставалось спокойным, однако большие синие глаза жестко смотрели в мое лицо, а челюсти были стиснуты от усилий. А ведь она младше меня, вдруг подумал я. И почему-то решил: лет четырнадцати.
— Хочу сделать из тебя мужчину, — сказала она. — Или кучу дерьма.
Тут монахиня, наконец добравшаяся до нас, вцепилась Марджори в плечи и потянула ее от ворот, однако девочка меня не отпустила. Монахиня схватила Марджори за подбородок, отвернула ее лицо в сторону.
— Плохо, плохо, плохо, — сердито затараторила монахиня. Губы у нее были бледные, тугие. Черная ряса сковывала ее. Глаза смотрели на меня сквозь решетку. — Зачем ты здесь? — спросила она. Лицо ее начинало багроветь. — Тебе здесь не место. Уходи.
Она оказалась совсем юной девушкой с гладким, чистым, хоть и сердитым лицом. Немногим старше Марджори и меня.