Канарский вариант

Берег…

Неужели он добрался до него? Неужели сумел?

Он потерянно уставился на неуемно дрожащие пальцы со сморщенно-разбухшей, выбеленной морской водой кожей…

В глазах еще плясали блики от ламп аварийного освещения, слабенько мерцающих в зарешеченных матовых колпаках, в ушах стоял скрежещущий треск сварных перегородок и нудное капание просачивающейся через поврежденную обшивку крейсера воды.

Лодка была из последних, спешно штампованных под лозунгом «Ни одного дня без новой субмарины!» -

Какие-то считанные часы назад он еще находился в торпедном отсеке обреченного корабля, застывшего на грунте, содрогающегося от взрывов глубинных бомб, которыми вслепую гвоздили пучину английские эсминцы-охотники типа «трайбл» - мощные, маневренные, умеющие терпеливо преследовать свою неповоротливую, хотя и коварную добычу.

Впрочем, один эсминец они торпедировали, однако другой неукротимо мстил за выведенного из строя собрата.

Со звоном лопалось, раздирая пучину, начиненное тротилом железо, с хрустом осыпались плафоны освещения, пробочная труха отлетала с перегородок, заполоняя спертый воздух своей летучей взвесью; падали, обдираясь о ходящую ходуном сталь, люди.

Субмарина, продув балласт, дрожала от напрасных усилий моторов, пытаясь всплыть, сдаться на милость победителю, но то ли винты попали в ил, то ли ко дну присосало брюхо, или же вода, пробившаяся через прорехи, тяжким грузом заполонила отсеки - как бы там ни было, крейсер беспомощно ерзал по дну, шумы его летели предсмертным отчаянным воплем в гидролокаторы противника, а он, чувствуя себя частицей корабля, отчетливо сознавал: нет, им не подняться наверх - амба! И единственный шанс на спасение, крохотный, призрачный, - попытаться выбраться наружу через торпедный аппарат, благо глубина составляла пятьдесят метров, и рискнуть стоило.

Накал ламп тускнел, батареи неуклонно садились, выделяя взрывоопасный водород, регенерация воздуха слабела, и духота уже явственно стесняла дыхание. Драло горло от едких кислотных паров: через края эбонитовых баков при контузии лодки бомбой, видимо, плеснул электролит.

Капли воды на перегородках сливались в медленные струйки, неуклонно образовывая лужицы на полу.

И вдруг - тишина.

Визгливые винты эсминца затихли. То ли опустели стеллажи бомб, то ли начавшийся шторм вынудил капитана дать «дробь атаке», а может, застопорив винты, англичане выжидали повинного всплытия подводного корабля.

И он - решился.

Вдруг ему повезет опять, как два месяца назад, когда перед ним, русским матросом, тонущим в холодном северном море среди обломков кораблей конвоя, потопленных немцами, внезапно с шипением и гулом возникла из-под воды рубка вот этой сально лоснящейся, как шкура морского котика, субмарины, и он, ухватившись за опоясывающий ее леер, вскарабкался, вжимаясь в скользкий металл обшивки, на спасительную палубу с черным, в белом круге крестом.

Как во сне раскрылся рубочный люк, мелькнули белые пятна шерстяных свитеров, и его втащили в сырой, заиндевелый отсек.

«Специальность?! Должность?!» - донеслось из качающегося полумрака.

Над ним склонились, размываясь в мглистом, буроватом свете, давно небритые, враждебные физиономии.

«Механик», - вытолкнул он каменным языком из оледеневшего нутра единственное слово.

И услышал в довольном хохоте смазанно скалившихся бородатых рож:

«Механики нам нужны! Отмываем его от мазута… Продуть гальюны! Принять балласт! Погружение!»

И под грохот бронированного тубуса люка уплыл в пахнувшую машинным маслом черноту, уяснив в последнем озарении сознания, что - спасен…

Теперь же погибает лодка. В теплых водах Атлантики, у неведомых Канарских островов.

А что там, наверху? День, ночь?

Он утратил ощущение времени.

Скинул с ног форменные войлочные тапочки, маскирующие шум шагов для «нибелунгов» надводных акустиков, и потянулся за спасательным жилетом, комом валявшимся в углу.

А если там, на поверхности, его ждут штормовые валы с их провальными безднами и многотонными водяными громадами, вздымающимися в небеса? Или же - короткая и жесткая пулеметная очередь с палубы эсминца?

Выбора, однако, не было. И спасти его могло лишь одно: узкая труба торпедного аппарата. Все.

– Ладно, всплытие покажет… - усмехнулся он горько, сжимая потной ладонью запорный рычаг.

Теперь предстояло затопить отсек, где уже не осталось кормовой, густо смазанной тавотом торпеды, и, когда вода подойдет к потолку, нырнуть, протиснувшись в трубу аппарата. Затем - выдержать режим неспешного подъема наверх. Пятьдесят метров водяной толщи, которые надлежало преодолеть, несли в себе угрозу баротравмы легких.

Зная, что надо подниматься, не обгоняя пузырьков выдыхаемого воздуха - хотя как их различишь в ночной темени?
– он, полагаясь на интуитивное чувство глубины, опасался лишь зоны температурного скачка и - последних десяти метров до поверхности, на которых расширение воздуха в легких растет стремительно, провоцируя порой спазму голосовой щели. А спазма - верная гибель. Но еще более верной гибелью было нынешнее бездействие в глухо задраенном отсеке - соседний, ведущий к команде, заполнила вода.

Вода… Злобный, несущий смерть монстр.

Перевитым серебристым канатом она выстрелила из раздраенного аппарата, гулко вонзившись в переборку, окутала, кипя, его ступни, закачалась у стен, победно пожирая заключенный в сталь воздушный пузырь, покуда еще спасающий жалкое, барахтающееся существо.

Уткнувшись затылком в потолок, он отдышался и, мысленно перекрестившись, опустился к полу, ставшему дном.

Протиснулся отчаянным рывком в черный зев трубы…

Потом, как ни старался, он не мог вспомнить, как всплывал в прорезанной фосфоресцирующими точками и штрихами темноте, но зато вспышкой запечатлелся в памяти миг, когда вынырнул в неожиданную реальность, где была ночь, дождь, молочная пена волн, слепящие брызги и - звезды в спокойной бездне африканского неба, удивительно безмятежные и равнодушные.