Канатная плясунья
Шрифт:
— Странно: они смотрят на тебя как на знакомую.
— Потому что я говорила с ними. Старый даже пробовал за мной ухаживать.
Кантэн вспыхнул и собирался что-то выпалить, но Доротея быстро его укротила.
— Тише. Побереги силы. Борьба начинается. Подойдем к ним поближе.
Вокруг тира собиралась толпа. Всем хотелось посмотреть, как стреляет хозяин замка, слывший хорошим стрелком. Он выпустил двенадцать пуль, и все они попали в картонный круг мишени. Раздались аплодисменты. Из ложной скромности граф протестовал:
— Оставьте, опыт неудачен. Ни одна не попала в центр.
— Нет навыка, — сказал кто-то за его спиной.
Доротея успела пробраться к самому стрелку и сказала это с таким видом знатока, что все невольно улыбнулись. Бородатый господин в очках представил ее графу и графине:
— Мадемуазель Доротея, директриса цирка…
Доротея поклонилась. Граф, покровительственно улыбаясь, спросил ее:
— Вы критикуете меня как директриса цирка?
— Нет, как любительница.
— А… Разве вы тоже стреляете?
— Иногда.
— В крупную цель?
— Нет, в мелкую. Например, в брошенную монетку.
— И без промаха?
— Разумеется.
— Но, несомненно, пользуетесь прекрасным оружием?
— Напротив. Хороший стрелок должен справляться с каким угодно. Даже с такой допотопной штукой, как эта.
Она взяла с прилавка какой-то старый, ржавый револьвер, зарядила его и прицелилась в картонный круг, в который стрелял де Шаньи.
Первая пуля попала в центр, вторая — на полсантиметра ниже, третья — в первую.
Граф был поражен.
— Это поразительно! Она даже не прицелилась толком. Что вы на это скажете, Эстрейхер?
Эстрейхер пришел в восхищенье:
— Неслыханно. Сказочно. Мадемуазель, вы можете составить себе состояние.
Доротея, не отвечая, выпустила еще три пули, потом бросила револьвер и громко объявила:
— Господа. Имею честь вам сообщить, что представление в моем цирке начинается. Кроме стрельбы в цель вы увидите танцы, вольтижировку, акробатику, фейерверк, бой быков, гонку автомобилей, крушение поезда, пантомиму и много других номеров. Мы начинаем.
Доротея преобразилась. С этой минуты она стала воплощением подвижности, изящества и веселья. Кантэн огородил перед фургоном круг, вбил в землю несколько колышков с кольцами и продел через них веревку. Для хозяев замка Кантэн расставил стулья, остальные разместились вокруг арены — кто на скамьях, кто на бочках или ящиках, а кто и просто стоя.
Первой вышла Доротея. Между двух невысоких столбов натянули канат. Она прыгала по канату, как мячик, ложилась на него, качаясь, точно в гамаке, снова вскакивала, бегала взад и вперед, кланялась во все стороны. Потом спрыгнула на землю и стала танцевать.
В ее танцах не было ничего затверженного. Казалось, что каждая поза, каждый жест — вдохновенная импровизация. Это не был танец одного настроения или народа. Тут были все нации и все темпераменты. Вот танцует англичанка из лондонских dansing girl. Вот огнеглазая испанка с кастаньетами. Она плавно скользила в русской, вихрем кружилась в камаринской и тут же превращалась в женщину из бара, танцующую тягучее сладострастное танго.
И как просто выходило все это: легкое, чуть уловимое движение, слегка подхваченная шаль или прикосновение к прическе — и вся она преображалась. Через край разливалась кипучая здоровая молодость, страсть становилась стыдливой, восторг сменялся застенчивой нежностью. И во всем и всегда она оставалась прекрасной.
Вместо музыки глухо рокочет барабан под палками Кастора и Поллукса. Молча смотрит зачарованная публика, восхищенная изменчивой пляской. Вот на арене — кокетливая, изнеженная дама, танцующая с веером жеманный менуэт. И кто она, эта волшебница? Ребенок? Женщина? И сколько лет ей: пятнадцать, двадцать или больше? Доротея остановилась. Раздались аплодисменты. А она мигом взобралась на фургон и повелительно крикнула публике:
— Тише! Капитан проснулся!
Позади козел была низкая, узкая корзина, похожая на будку. Доротея подняла крышку и спросила:
— Капитан Монфокон. Неужто вы до сих пор не проснулись? Да отвечайте, капитан! Публика ожидает.
Она сняла крышку, и оказалось, что это не будка, а уютная колыбелька, в которой сладко спал краснощекий бутуз лет шести-семи. Он сладко зевал и тянулся ручонками к Доротее. Доротея наклонилась к нему и нежно его расцеловала. Потом обернулась к Кантэну:
— Барон де Сен Кантэн. Будем продолжать программу. Сейчас выход капитана Монфокона. Приготовьтесь и дайте ему поесть.
Капитан Монфокон был комиком труппы. Он был одет в форму американского солдата, шитую на взрослого человека. Полы его френча волочились по земле, брюки были засучены до колен. Это было очень неудобно, и малыш не мог ступить ни шагу, чтобы не запутаться и не упасть, растянувшись во весь рост на земле. Комизм его выхода и таился в этих беспрерывных падениях и в бесстрастной серьезности, с какой малыш поднимался и снова падал.
Кантэн подал ему хлыст, ломоть хлеба, густо намазанный вареньем, и подвел Кривую Ворону. Капитан набил рот хлебом, измазав всю мордашку вареньем, взял хлыст и важно вывел коня на арену.
— Перемени ногу, — важно командовал он с набитым ртом.
— Танцуй польку. Так… По всему кругу. На дыбы. Теперь падеспань. Хорошо… Прекрасно…
Пегая одноглазая кобыла, возведенная на старости лет в чин цирковой лошади, понуро семенила по арене, совершенно не слушая команды капитана. Впрочем, капитан не смущался непослушанием лошади. Беспрестанно спотыкаясь и падая, снова поднимаясь и жадно уплетая свой завтрак, он все время оставался невозмутимым, и это взаимное равнодушие старой лошади и маленького карапуза было так забавно, что даже Доротея звонко хохотала, заражая зрителей своим непритворным весельем.
— Прекрасно, господин капитан, — подбодряла она ребенка. — Великолепно, а теперь мы исполним драму «Похищение цыганки». Барон де Сен Кантэн исполнит роль гнусного похитителя.
«Гнусный похититель» с диким ревом бросился на Доротею, схватил ее, перекинул через седло, вскочил на коня. Невозмутимая кобыла так же медленно и понуро семенила по арене. Но Кантэн изображал лицом и позой бешено скачущего всадника. Припав к седлу, он исступленно кричал:
— Галопом! Карьером! Погоня!
А капитан все так же невозмутимо вытащил из-за пояса игрушечный пистолетик и выстрелил в «Гнусного похитителя». Кантэн кубарем скатился с седла, а освобожденная цыганка подбежала к своему избавителю и крепко расцеловала его в обе щеки.