Канцелярская крыса
Шрифт:
«Нет, — сказал голос осторожного Герти, — Это совершенно напрасная затея, из которой ничего хорошего не выйдет».
«Нет, — сказал голос испуганного Герти, — Что угодно, только не это. Не хочу умирать среди ржавчины!»
«Нет, — сказал голос расчетливого Герти, — По всем признакам, с моей стороны это будет опрометчивый, бессмысленный и неблагоразумный поступок.
„Нет, — сказал голос усталого Герти, — С меня хватит безрассудных авантюр. Чудо то, что я до сих пор жив!“
— Да, — сказал голос настоящего Герти.
И только после этого воцарилась настоящая тишина.
???
Первым чувством, подсказавшим
Этот запах был столь густым, что на языке у Герти возникало ощущение, будто он несколько минут облизывал старую медную трубу. Очень много металла. Как запах, крови дракона, подумал Герти, осторожно перелезая через изгородь, чтоб не порвать брюк, дракон давно мертв, а запах его пролитой крови на века въелся в землю. Ядовитой, чужой, отдающей химикалиями и нефтью, крови.
Он не догадывался, насколько метко оказалось сравнение, прежде чем, поплутав по пустырю, не завернул за останки каменной стены и не увидел сам Ржавый Рубец.
Он и в самом деле был похож на мертвого дракона, причем с расстояния сходство было удивительным. Огромная выпотрошенная медная туша, разлагающаяся под жарким солнцем. Когда-то это, должно быть, было целым комплексом заводских цехов, по площади равным нескольким городским кварталам. Теперь это было жутковатым и нелепым памятником безудержной технической экспансии, навеки вросшим в почву Нового Бангора. Коробки заводских цехов, разрушенные чудовищным взрывом много лет назад, казались окаменевшими костями исполинского древнего ящера, слежавшимися и хрупкими. Поваленные остовы градирен[154] — исполинскими берцовыми костями. Пунктир рухнувшего трубопровода — позвоночником. А еще мертвого дракона окружали россыпи стекла, выбитого из окон и ярко сверкавшего на солнце. При должном воображении их можно было принять за чешуйки из драконьей шкуры, истончившиеся за долгие годы и ставшие прозрачными.
То, что этот ржавый дракон больше никогда не поднимет головы, сделалось ясно сразу же, стоило миновать забор, отделяющий его от громады Коппертауна. Рана, нанесенная ему, была не менее чудовищна, чем он сам. Сквозь месиво фрагментов, бывших прежде заводов, хорошо можно было рассмотреть длинную котловину, оставленную взрывом, настолько глубокую, что для желающих посетить ее дно пришлось бы, наверно, оборудовать лифт. Желающих, однако, похоже не находилось. Лишь одинокая фигура Муана махала издали рукой, провожая Герти. Муану были даны строгие инструкции поднимать тревогу в том случае, если Герти не вернется в скором времени. Но инструкции эти служили, скорее, для облегчения совести. Оказавшись на пустыре, перед лицом мертвого ржавого дракона, Герти уже знал, что даже если он будет кричать во все горло, референт его не услышит. Слишком велика площадь, слишком много металла вокруг, металла, в котором человеческий голос потеряется быстрее, чем мышиный писк.
Удивительно, даже бурьян здесь казался ржавым, точно еще в земле он впитал в себя ядовитый сок мертвых цехов. Герти поначалу старался обходить наиболее густые заросли, потом махнул рукой и устремился к мертвому заводскому корпусу напрямик. И это заняло у него куда больше времени, чем он поначалу рассчитывал. Он то и дело оступался на выпирающих из земли кусках камня, прежде бывших, видимо, кровлей и фрагментами заводского забора. В какой-то момент он даже пожалел, что оставил на попечение Муана свою трость со спрятанным клинком, с ее помощью шанс переломать себе ноги, добираясь до разрушенных цехов, был бы ощутимо меньше. Герти потратил добрую четверть часа, прежде чем дошел до остова ближайшего цеха, поврежденного менее своих собратьев.
Но сложнее всего оказалось зайти внутрь.
— Эй! — Герти подождал десять ударов сердца, но пауза оказалась недолгой, поскольку они уложились в две-три секунды, — Господа угольщики! Вы здесь? У меня есть частный разговор! И деньги!
Герти поднял стиснутую в пальцах десятифунтовую банкноту, как парламентер поднимает перед собой белый флаг. Тщетно. Никто не отозвался на голос, не было и звука шагов. Если угольщики и были здесь, они явно не стремились познакомиться с незваным гостем. О том, что станется, если его поведение будет расценено как дерзкое вторжение, Герти старался не думать. В одном только котловане можно было упокоить останки как минимум пары сотен слишком дерзких или слишком самоуверенных посетителей. Если кто-то вообще озаботится тем, чтоб прятать останки.
— Я иду внутрь! Мне нужно поговорить! Кто-нибудь! Я не из полиции!
Герти двинулся внутрь, размахивая банкнотой и не вытаскивая правой руки из кармана пиджака. Должно быть, он смотрелся до крайности нелепо, пробираясь в своем костюме через завалы, бывшие когда-то механизмами и кусками кровли. Ориентироваться было тяжело, Герти пожалел, что не захватил с собой фонарик и компас. Впрочем, от компаса здесь толку, пожалуй, что и не было бы — сколько металла кругом…
Даже ослабленный прочными стенами, взрыв выжег цех изнутри, превратив в лабиринт из мятой стали, просевших каменных плит и превратившегося в крупную крошку кирпича. Герти шел мимо каких-то огромных барабанов, на которые были намотаны измочаленные остатки кабелей, мимо треснувших чанов, чье содержимое давно высохло или испарилось, мимо сорванных со своих мест лестниц, чьи ступени превратились в частокол, и скрученных под самыми причудливыми углами труб. Темнота, пусть и рассекаемая золотистыми копьями света, пугала его, но еще сильнее пугали звуки.
Ветер без труда пробирался сквозь разворошенную крышу внутрь и шуршал металлом, качая и трепля рассыпающиеся потроха цеха. Это звучало по-настоящему жутко. Иногда как тревожный грубый шорох, иногда как железный рев, точно где-то по цеху носилась горгулья, в приступах животной ярости атаковавшая все, что ей попадалось под руку и полосующая каменными когтями обшивку стен. Герти с беспокойством отметил, что ветер делается все сильнее и сильнее. Теперь это был не просто ласковый морской бриз, трепавший его с утра по волосам, это был набирающий силу штормовой порыв, беспокойный, тревожный и злой. Когда на улице задувает такой ветер, лучше укрыться дома, закрыть все окна и не высовывать носа за порог.
— Мне нужен Изгарь! — как Герти не надрывал голосовые связки, соперничать с ветром он не мог, — Плачу деньгами! Десять фунтов тому, кто знает Изгаря!
Несколько раз он испуганно вскрикивал, когда нога внезапно уходила на полфута вниз, пробив каблуком прогнивший деревянный настил. Один раз едва не всадил пулю в громоздкий бак, который ветер заставлял скрипеть дверцей.
„Мне нечего бояться, — твердил он про себя, с трудом балансируя на узкой трубе, чтоб перебраться через образовавшееся в полу миниатюрное ущелье, — Меня охраняет остров, ведь так? Я нужен ему, я нужен Новому Бангору. Он позвал меня, Гилберта Уинтерблоссома, и у него на меня планы. И едва ли он хочет, чтоб я свернул себе здесь шею…“