Канцтовары Цубаки
Шрифт:
Время мусора заканчивается, наступает время школьников с ранцами. Детишки нашей улицы, как по команде, выбегают из своих домов, строятся в шеренгу и дружно шагают по улице в начальную школу за пару кварталов отсюда. Именно эти школьники и составляют чуть ли не половину всех моих покупателей в лавочке «Канцтовары Цубаки».
Подходя к дому, я окидываю его взглядом снаружи. Старые раздвижные двери, верхние половинки застеклены. На левой — надпись «Канцтовары», на правой — «Цубаки». А сразу перед входом, будто в подтверждение серьезности такого названия, растет огромная камелия, оберегая дом от напастей [8] .
8
Защитные
На стене рядом с дверью прибита деревянная, давно потемневшая от времени табличка. Если приглядеться, на ней еще можно прочесть фамилию: «Амэмия». Знаки выписаны кистью — словно бы второпях, но уверенным почерком каллиграфа. Обе надписи, конечно же, оставили мои предки.
Дело в том, что с самого начала эпохи Эдо [9] наш род, Амэмия, — потомственные написатели писем. Когда-то это мастерство называлось гордым словом юхицу — «кисть в помощь» — и заключалось в умении составить и написать письмо за любого большого начальника, аристократа или просто уважаемого человека. Подобные мастера обладали столь образцовыми грамотностью и опытом каллиграфии, что имена трех особо искусных юхицу, служивших при сёгунате Камакуры, вспоминаются по сей день.
9
Период Эдо (яп. ????, эдо-дзидай) — исторический период (1603–1868) Японии, эпоха правления клана сёгунов Токугава.
Во времена Эдо мастериц юхицу вызывали для написания писем не только в кабинеты больших начальников и приватные комнаты знати, но и во внутренние покои именитых людей. Среди тех, кто работал чуть ли не у постели своих заказчиков, была и моя прародительница, основательница нашей династии по фамилии Амэмия.
Из поколения в поколение опыт и мастерство каллиграфии передавались по женской линии. Наставница, как мать моего отца, являлась уже десятой мастерицей династии, а роль следующей, одиннадцатой, юхицу Амэмия была с рождения уготована мне.
Да, «мать моего отца» по идее означала ее кровную связь со мной. Хотя ни бабулей, ни даже просто бабушкой я не назвала ее ни разу в жизни. Для меня она всегда оставалась Наставницей, которая в одиночку заправляла нашим семейным магазинчиком, а заодно воспитывала и меня.
Но в отличие от древних мастеров юхицу сегодняшние каллиграфы в основном только и делают, что надписывают конверты для денежных подношений от близких к свадьбам или похоронам да выводят иероглифы для гравировки на памятниках, вывесках и уличных объявлениях.
Вот и моя Наставница бралась за любую работу, о чем бы ее ни просили: от росписи кубка чемпиона по гейтболу в клубе для престарелых до оформления настенных меню для ресторанчиков японской кухни или написания резюме для соседского сына, оставшегося без работы. Эдакое агентство «Тысяча услуг» для всего, что касается письменных знаков. Хотя с виду обычная лавочка канцтоваров…
Напоследок я меняю воду в молельной чаше перед фумидзукой [10] в саду. Казалось бы, всего лишь большой булыжник — а в доме Амэмия он почитался чуть ли не выше самого Будды. Шутка ли — целое кладбище тысяч написанных писем! А теперь этот камень обнесен стыдливой оградкой и густо зарос ирисами…
10
Фумидзука (яп. ??) — часть интерьера во дворике традиционного японского дома: место, где сжигают черновики написанных писем, стихов и важных документов. Как правило, оформляется в виде камня с памятной надписью и ритуальной полочкой для подношений (обычно чашечек с водой). Сжигая черновики, японцы молятся духу своего дома за то, чтобы письмо дошло до адресата, произведение было опубликовано, а документ пригодился.
На этом моя утренняя уборка завершена.
До половины девятого — времени открытия «Канцтоваров Цубаки» — остается еще немного времени. И я отправляюсь к госпоже Барбаре на утренний чай.
Оглядываясь назад, я понимаю, что все последние полгода крутилась как белка в колесе. После смерти Наставницы разгребать завалы из незакрытых счетов и задолженностей семейного магазинчика выпало тетушке Сусико. Но с тех пор, как я удрала от них за границу, обнаружилась целая куча проблем, которые тетя не могла решить самолично, и теперь их пришлось потихоньку, одну за другой, улаживать мне. Все равно что отскабливать нагар со старых кастрюль и сковородок. Особенно же много нагара скопилось в вопросах передачи прав на наследство.
Казалось бы, что мне, в мои двадцать с хвостиком, проблемы чьего-то наследства? Но поскольку весь этот дом когда-то унаследовала Наставница, которую наш род удочерил еще во младенчестве, сам факт ее смерти обнажил целую россыпь неожиданных «подводных камней».
По мне, так собрать бы уже весь этот мусор из прошлого да выкинуть с чистым сердцем. Но как я ни надеялась, что взрослые отнесутся к ситуации хотя бы с юмором, увы — слишком много моей родни, которую я толком и знать не знала, стало вдруг заглядывать ко мне «в гости» со звериной серьезностью на лице.
Все они рассчитывали на одно. Как только я подпишу бумагу о том, что жить в этой «средневековой рухляди» не собираюсь, этот дом тут же снесут и отстроят на его месте какую-нибудь многоэтажку для сдачи в аренду или автостоянку, прибыль от которых можно делить на всех собственников понемногу. А заодно, разумеется, срубят под корень и нашу старую камелию.
Но это огромное дерево я обожала с детства и хотела сберечь его, чего бы мне это ни стоило.
В тот день, уже после обеда, я проснулась от звяканья дверного колокольчика и тут же вскочила с дивана.
Похоже, сама не заметила, как заснула. Мелкий дождик, тихонько накрапывая по земле, убаюкивал лучше всякой колыбельной. Так моросило сразу после обеда вот уже несколько дней подряд.
Двери для посетителей я открываю в 9:30 утра и несколько часов до полудня провожу за конторкой, а потом скрываюсь за стенкой на маленькой кухоньке и обедаю. С утра я обычно не ем — разве что заедаю горячий чай какими-нибудь сладостями, — но уж в обед стараюсь подкрепиться как следует.
Клиентами то утро меня не баловало, я заклевала носом и прикорнула на кухонном диванчике. Думала, подремлю минут десять — и опять за конторку. Да так и провалилась в глубокий сон. Возможно, оттого, что за полгода с моего возвращения это место наконец-то перестало меня напрягать, в последнее время глаза у меня так и слипаются средь бела дня.
— Простите! Вы работаете?
Какая-то женщина выкрикивала это уже не первый раз. Спохватившись, я метнулась обратно к конторке.
Голос ее показался мне смутно знакомым, и я не ошиблась: передо мной стояла госпожа Уофуку — жена хозяина рыбной лавки по соседству.
— О! Так это ты, Голубочек? — При виде меня глаза ее будто вспыхнули. — Когда ж ты вернулась-то?
Голос ее звучал все так же шершаво, а в руке она сжимала целую пачку почтовых открыток.
— В январе…
Услышав мой ответ, госпожа Уофуку приподняла край длинной юбки, кокетливо отвела одну ногу назад и склонилась в глубоком поклоне. Ах да, вспомнила я. Такой она всегда и была…