Канцтовары Цубаки

Огава Ито

Тот день я до сих пор вспоминаю отчетливо, во всех деталях.

Когда я вернулась из школы, Наставница уже дожидалась меня с парой белых гольфов. Самых обычных, до колен — без особых прикрас, если не считать голубых зайчиков на икрах. Не успела я натянуть их, как Наставница отчеканила:

— Хатоко. Сядь сюда.

И лицо ее непривычно окаменело.

Я уселась, как велено, за низенький столик, уперев колени в татами. Застелила столешницу грубым крафтом. Выложила перед собою стандартный лист волокнистой бумаги, прижала его по краям деревянными пресс-папье. Ритуал, который до сих пор на моих глазах исполняла Наставница, пора повторить и мне. Перед моими глазами — бумага, кисть, брикетик туши, каменная тушечница. Все «друзья каллиграфа» [16] застыли наизготовку.

16

«Четыре

друга каллиграфа» (яп. ????, бумбо: сию:), или «четыре сокровища каллиграфа» (????, бумбо: сихо:) — в китайской школе кистевого письма — минимальный набор инструментов для каллиграфии. Классическая плоская тушечница должна быть из камня, удобного для растирания сухой туши.

Слушая голос Наставницы, я решительно подавляю в себе желание куда-нибудь смыться. Или сами ее наставления вдохновляют меня так, что я не чую под собою ног?

И вот, наконец, можно подготовить тушь. Капнуть на каменное донышко водой — раз, другой — и вдумчиво растирать в ней черный брикетик до полного растворения. Уютный, заветный процесс, погрузиться в который я мечтала уже так давно.

До того дня Наставница не позволяла мне даже притрагиваться к ее инструментам. Всякий раз, обнаружив, что я развлекалась с ними вместо игрушек, она запирала меня в чулане. А то и оставляла без ужина. Но, насколько я помню, чем яростнее она повторяла: «Даже приближаться не смей!» — тем неотвратимее меня к ним тянуло.

Из всех «сокровищ каллиграфа», помню, сильнее всего меня притягивала тушь. Так и подмывало лизнуть этот загадочный кирпичик и понять, каков он на вкус. Уж наверняка покруче леденцов или шоколада, думала я, изнывая от любопытства. А от слабого, таинственного аромата, что растекался вокруг Наставницы, когда она растирала тушь, я просто замирала в восторге.

Вот почему шестой день шестого месяца, когда мне стукнуло шесть лет от роду, стал еще и днем моего каллиграфического дебюта. Увы! Даже завладев заветным брикетиком, я еще долго не понимала, как с ним обращаться, и получала от Наставницы один нагоняй за другим.

Казалось бы, чего проще — три себе тушь о камень да размешивай в воде. Однако мне, шестилетней, этот процесс показался жутко мудреным и долгим. Чтобы его ускорить, я попыталась держать брикетик под наклоном, но тут же получила от Наставницы по рукам. А о том, чтобы лизнуть заветную черноту на вкус, даже думать забыла.

В тот первый день я только и делала, что прописывала колечки. Спираль за спиралью, строка за строкой выводила кистью на стандартном листе пузатую букву «но» [17] . Пока Наставница направляла мою руку своей, это казалось совсем не сложно. Но как только пробовала я сама, линии тут же начинали вихлять из стороны в сторону, превращаясь то в худосочных червячков, то в извивающихся змей, то в обожравшихся крокодилов, из-за чего я никак не могла успокоиться.

17

Слог «но» в японском алфавите хирагана записывается знаком ?. Кисть при этом выводит линию спиралью от центра буквы по часовой стрелке. В классической каллиграфии буква «но» считается эталоном идеальной окружности.

Кисть не заваливай, держи вертикально.

Локоть оторви от стола, пиши на весу.

Спину выпрями.

По сторонам не зыркай, гляди только перед собой.

Следи за дыханием.

Изо всех сил я старалась выполнить все эти наставления сразу, но в результате лишь сильнее напрягалась, тяжелее дышала да испуганнее суетилась.

Вскоре столешницу передо мной докуда хватало глаз устилали бумажные листы, испещренные моими перекошенными колечками. Чем упорнее я пыталась выписать их как следует, тем корявее они выходили. Оно и понятно, чего еще ожидать от первоклашки? [18]

18

В японскую школу дети идут с 6 лет.

Было ясно: мой первый день обучения ремеслу, мягко говоря, успехами не увенчался.

Боясь обмануть надежды Наставницы, я упрямо выводила колечко за колечком снова и снова. Но как только я наловчилась выдавать большое и ровное «но» одним движением руки, мне тут же велели вывернуть ту же букву наизнанку и закручивать ее теперь уже против часовой стрелки, справа налево.

С тех пор каждый день моего детства, как правило, заканчивался одинаково: сразу после ужина наступало время каллиграфии. До второго класса — по часу, до четвертого — по полтора и до шестого — по два часа в день Наставница неотступно нависала надо мной, готовя себе преемницу — очередного потомственного мастера кистевого письма.

Зеркальная «но» давалась мне с неохотой — пальцы не понимали, куда выворачивать кисть. Лишь попытки с тридцатой начала выходить и она — нужных размеров, баланса и толщины.

Поскольку хирагана — азбука прописная, ее мягкие, волнистые знаки могут прописываться и слитно, будто вышитые одной нитью. Умение писать красиво, почти не отрывая кисти от бумаги, Наставница считала основой нашего мастерства и именно эти навыки вколачивала в меня с особой дотошностью.

Ее старания принесли свои плоды: со временем я научилась даже с закрытыми глазами выписывать, не отрывая кисти, самые мудреные завитушки элегантным сплошным ручейком.

Разобравшись с окружностями, мы перешли к алфавиту «ироха» и отточили написание всех пятидесяти букв. Шлифуя свой почерк до автоматизма, для каждого из знаков я сочинила свой неповторимый образ.

? — «и» — добрый дружочек, что весело болтает со мной, сидя на земле в чистом поле.

? — «ро» — грациозный лебедь, плывущий по глади озера.

? — «ха» — самолет, который садится на посадочную полосу, но тут же снова взмывает в небо и выписывает акробатический пируэт.

Для каждой новой буквы я сперва изучала образец, написанный Наставницей, и старалась копировать его один в один. Потом прописывала снова и снова у себя на листе. Пока наконец не заучивала очередную букву наизусть и уже тогда с одобрения Наставницы переходила к следующей.

У каждого знака хираганы — своя история и свой неповторимый характер. Свыкнуться с этим мне, тогда еще совсем маленькой, было непросто и порой, чтобы запомнить очередную загогулину, приходилось отслеживать, от какого иероглифа она когда-то произошла.

В этих случаях мы открывали увесистый художественный альбом и изучали письмена 3-го свитка «Коя-гирэ» — самой древней из сохранившихся копий «Кокинсю» [19] . Любоваться истинной красотой — один из способов оттачивания мастерства, то и дело повторяла Наставница, так что все свое детство я разглядывала фотографии замшелых свитков вместо обычных книжек с картинками.

19

Кокинсю (яп. ??? ко: кинсю:, букв. «Собрание старых и новых песен») — одна из древнейших антологий японской поэзии, собранная по приказу императора Дайго в X в. Ее самая известная копия, созданная монахами храма Коя в начале XI в., состоит из 20 свитков и считается эталоном каллиграфии для азбуки хираганы.

И хотя смысл древних стихов, сочиненных самим Ки-но Цураюки [20] , оставался для меня непостижим, от этих знаков и правда веяло таким совершенством, что делалось не по себе. Я скользила взглядом по ручейкам безотрывной хираганы, и казалось, будто некая красавица из императорской знати разворачивает перед читателем один за другим все двенадцать слоев своего кимоно.

На оттачивание пятидесяти знаков хираганы и еще стольких же букв катаканы [21] я потратила года два. И лишь когда перешла в третий класс, прямо с летних каникул основательно занялась иероглифами.

20

Ки-но Цураюки (яп. ???, ок. 866–945) — поэт и прозаик эпохи Хэйан, классик поэзии танка, вошедший в список «36 бессмертных поэтов» японского Средневековья. Один из авторов и главный составитель антологии «Кокинсю».

21

Катакана — наряду с хираганой вторая азбука японского языка для изображения все тех же 50 слогов, но иными, более шрифтовыми знаками. Если хирагана разработана для письма кистью на бумаге, то катакана — для вырезания на твердой фактуре. Сегодня японцы пишут в основном на хирагане, а катаканой прописывают иностранные термины или же выделяют акцентируемые слова на манер нашего курсива.