Кандибобер (Смерть Анфертьева)
Шрифт:
Обо всем этом Анфертьев вспомнил, пока стоял в очереди за водкой в гастрономе, расположенном в первом этаже высотки. Купил он водки, купил все-таки. Воровато, прячась от многочисленных служб, которые яростно пресекали потребление алкоголя. "Мы не допустим, чтобы Зеленого Змия занесли в Красную книгу!" - шутили москвичи, привыкшие ко всевозможным камланиям. Не было в столице ни единого магазина с названием "Водка", над магазинами висело благовоспитанное слово "Вино". Не иначе как кому-то показалось, что само это слово может возвысить пьянство, и, кто знает, может быть, тогда и пьянство перестанет быть таковым, а превратится во что-то иное, более
Отстояв очередь в кассу, потом к прилавку, Анфертьев взял водку, сунул её во внутренний карман плаща и, ощущая холод и тяжесть бутылки, вышел из магазина.
Дверь рванулась из его рук, но в неё успел проскочить какой-то мужичонка в кожанке, и дверь тут же захлопнулась за ним, как мышеловка.
Может быть, дорогой читатель, все было совершенно иначе, может быть, освещенный разноцветными фонарями, стоял под старыми липами доброжелательный павильон, и в него входили оживленные, нарядные мужчины и женщины, покупали шампанское, марочные вина и высококачественную водку, изготовленную по старым рецептам из природной воды и отборной пшеницы, а милые продавщицы в белоснежных кокошниках заворачивали бутылки в яркие пакеты и желали всем праздника, счастья, желали приятного вечера в обществе любимых женщин и любезных друзей...
Но нет, не видел Вадим Кузьмич Анфертьев ни ярких огней, ни радостных улыбок. Он торопился уйти в какое-нибудь безопасное место, чтобы сорвать алюминиевую нашлепку с горлышка и, припав к нему, сделать несколько нетерпеливых больших глотков... Он миновал метро "Баррикадная" и шел дальше, не видя жизнерадостных афиш мультиков, где зверюшки выясняли отношения, ссорились и смеялись, искали друзей, обижали их, но потом все-таки мирились, они не могли не помириться со своими друзьями, потому что детишки, посмотрев фильм, могли усомниться в победе добра над злом, могли решить, что подлость выгодна, спесь вызывает уважение, а сила куда надежнее ума и совести.
Выпив в темноте подъезда почти половину бутылки единым духом, Вадим Кузьмич обнаружил, что заткнуть её нечем. Подобрав с асфальта несколько кленовых листьев, он свернул их в плотный валик и, откусив бахрому, затолкнул бутылку этой осенней пробкой. Сунув её в карман, Анфертьев уже безбоязненно вышел на свет фонаря. Теперь никто не может поймать его на распитии спиртного в общественном месте, никто не будет писать суровых писем на работу с требованием наказать его примерно, премии лишить, снять с очереди на получение квартиры, не давать путевок в пионерские лагеря его детям, не придет указаний плакат у проходной вывесить, чтоб все смеялись над ним, пальцами на него показывали, комья земли ему вслед бросали и улюлюкали и чтобы по телевизору его показали.
Миновав плотную группу дружинников, Анфертьев облегченно перевел дух.
Удаляясь от мужчин и женщин с красными повязками, он невольно пошел четче, чуть ли не печатая шаг, и хотя проводили его взглядами, но не остановили. Пронесло.
Внутренний скулеж, не затихавший с утра, отдалился, стал глуше и уже не вызывал болезненной дрожи в теле. Анфертьев обмяк и почти равнодушно думал об оставшейся на заводе добыче. Света вообще расплылась в его сознании и представлялась теплым радужным пятном. Оно немного грело, немного тревожило, но не настолько, чтоб думать об этом всерьез. Вскоре Света уплыла в темноту зоопарка, растворилась в сырой мгле, но перед Анфертьевым вдруг возникли пронзительные, узко поставленные глаза Квардакова - невидимый зам пронесся мимо на невидимой своей машине.
– Ну, ни пуха, старик!
– сказал ему вслед Анфертьев.
– Помогай тебе Бог.
И он рассмеялся пьяно и беззаботно. Потом уловил запах листьев клена, торчавших из бутылки, и посерьезнел, погрустнел. На какое-то время он словно исчез - Анфертьев не помнил себя два часа. В памяти остались лишь гул голубых вагонов метро, бесконечные лестницы с рифлеными ступеньками, полыхающие ночными факелами буквы М на столбах у подземных переходов, и он шел от факела к факелу, нырял под землю, снова оказывался на поверхности и, даже не узнав, где он, снова уходил вглубь, под город. И вдруг все это оборвалось, и Анфертьев обнаружил себя на сырой скамейке, перед ним раскачивался пасьянс окон большого дома, за шторами мелькали тени людей, изредка хлопали двери подъездов.
– Где я?
– спросил Анфертьев у проходящего парня.
– В Москву тебя занесло на этот раз, - рассмеялся тот.
– Тогда ещё ничего, - пробормотал Анфертьев и, вынув бутылку из кармана, убедился, что там ещё кое-что осталось. Водка нагрелась и не холодила его левый сосок. Анфертьев догадался, что сидит во дворе дома, где живет Света. Да-да, все правильно. Он здесь уже бывал, и вот, надо же, опять его затащили сюда смутные желания. Потом он понял, что сидит на скамейке давно, не меньше часа, и ждет Свету. Он почему-то решил, что она обязательно должна почувствовать, что он здесь.
И тут он увидел Свету. Она вышла из подъезда в наброшенном на плечи пальто и с ведром в руке. Придерживая пальто. Света пробежала к мусорному ящику.
– Вот видишь, старик, твой расчет оказался верным, - похвалил себя Анфертьев и крикнул:
– Света! Она остановилась, посмотрела в его сторону и, увидев светлое пятно плаща, подошла:
– Вадим? Что ты здесь делаешь?
– Отдыхаю. Шел домой, решил передохнуть... Сейчас дальше пойду, - он махнул рукой вдоль двора.
– Но тебе в другую сторону!
– Ох, Света... Кто может сказать наверняка, какая сторона наша, в какую стоит идти, в какую не стоит... Где я смерть найду, где богатства, где красавица меня поджидает...
– Боже! Ты пьян!
– Самую малость, Света, самую малость... Присядь. Я это место и нагрел, и высушил... Садись, тебе понравится, - Анфертьев сдвинулся в сторону.
– Хочешь выпить?
– Он вынул из-за пазухи бутылку.
– Нет. Не хочется.
– А ты не будешь возражать, если я выпью?
– Пей, - Света передернула плечами. Анфертьев запрокинул голову и двумя большими глотками допил водку. Повертев бутылку в руках, он осторожно поставил её в ведро.
– Это ты виновата, что я так напился. Я хотел с тобой выйти, а ты сбежала... Нехорошо. Мне стало так горько, так обидно... Что я чуть было не заплакал.
– Сейчас уже легче?
– Да, отпустило маленько, - Анфертьев замолчал, будто прислушиваясь к себе.
– Да, полегчало. Еще бутылку-вторую, и станет вообще легко.
– Ты уже был дома?
– Нет, только иду.
– Ты что же, пять часов добираешься?
– Может быть... Скажи, что я добираюсь пять лет, и я соглашусь с тобой ещё охотнее. Не исключено, что я иду к себе уже пять тыщ лет и мне быть в пути ещё столько же... Мы идем, бежим, едем, хотя заранее знаем, что никто нас нигде не ждет, что топать нам до самой смерти. А прийти куда-то и убедиться, что мы на месте, что путь окончен... Нет, этого нам не суждено.