Кандидат
Шрифт:
Но Закон был строг, и приходилось сидеть. И ждать. Начиная тоскливо подвывать глушащей тебя тишине. Великая Галактика, как же страшно.
Приглушённо прошелестел генератор, гася силовую переборку. В образовавшийся проём серой тенью скользнул Джон. На него было неприятно смотреть — мимические мышцы свело от длительного напряжения, под глазами засели тени, кожа блестела от пота и отливала серым. Наверняка, сам Рэд выглядел сейчас не лучше.
— Что там?
— Юля до сих пор наверху. Приказ вернуться поступил ей двадцать
Джон вполголоса выругался, скорчившись во втором операторском ложементе. Как и у Рэда, выжидательно замершая напротив аппаратура продолжала молчать. Тянущееся время было невыносимым, но ждать самого худшего, наблюдая во всех подробностях, как планета валится в пропасть, было выше их сил. На то были дежурные наблюдатели. Оперативников же в эти минуты спешно отзывали отовсюду, откуда можно.
— Где мы ошиблись?
Рэд оторвал взгляд от серого полимера, покрывающего стены однообразным узором пятен и прожилок. Этим его взглядом можно было плавить окружающий их укрытие базальт.
— Мы ошибаемся на каждом шагу. И первая ошибка — то, что некогда СПК сюда вообще ввязалось. Нужно было давным-давно оставить Альфу в покое. А теперь поздно, они слишком много о нас знают. Уйди мы столетие назад, стало бы только хуже, войди мы с ними в прямой контакт то же столетие назад — они бы нас прокляли. После всего, что было. Мы бы навсегда стали для них символом беспомощного, инертного, чванливого могущества. Это мы носимся с Законом Бэрк-Ланна, сверяясь с ним на каждом шагу. Они никогда не поймут, почему Закон оказался сильнее их несчастного мира. Они были нами, а стали — чем угодно, только не нами.
— Даже те, кто был отобран для контакта?
— Одиночки, несчастные уже тем, что они знают меньше нас, но страдают от этого ничуть не меньше. Назад к своим они уже не могут, а с нами улететь — никогда и не могли. Закон.
— Ты хочешь возвращения Конструкторов?
— Конструкторов вели те же, кто ведёт человечество сейчас. Совет Вечных, Соратники, Воины, не вижу особой разницы. Вспомни историю Большого цикла. Первый не был способен что-то изменить, потому что был внутри, он был частью гибнущей Терры. Прошли тысячелетия, прежде чем у него получилось хоть что-то устойчивое, прежде чем началась Третья Эпоха. Мы же сейчас для них — и вовсе снаружи. И Первый снаружи. Весь наш многомудрый Совет не в состоянии помочь сейчас Альфе, как не был способен помочь раньше. Потому что мы не понимаем. И никогда не поймём. И потому мы обречены на провал.
Джон сморщился. Логика Рэда вела в никуда. В пустоту.
— А они?
— Они?
— Они — обречены?
Рэд не ответил. Огромная Галактика не в состоянии помочь крошечной планете. В этом было что-то настолько неправильное, что не поддавалось даже внятной вербальной формулировке. А ведь уже завтра, возможно, эту дилемму им придётся решать, и решать быстро.
— Что у нас
— Ты всё-таки думаешь, что нам придётся?..
— Неважно, что я думаю. От меня это уже никак не зависит. И, похоже, никогда и не зависело.
Рэд выжидательно продолжал смотреть на Джона.
— Системы постановки помех накроют планету, но этого может оказаться мало. Решётка способна надёжно обезвредить лишь порядка 80 процентов доступной им мощности. Плюс частично её успеет поглотить стратосферный щит.
— Всё равно недостаточно. Почему мы не можем ударить первыми, а? Открыто, показательно, безопасно для них, но абсолютно убедительно. Пусть накрывают нас в ответ. Лишь бы не самих себя.
— Ты уже всё за них решил? Думаешь, они не способны на благоразумие?
— Если бы я всё решил, я бы уже ударил.
Джон посмотрел на Рэда и — поверил. Если бы Рэд сейчас что-то решил, он бы уже действовал, несмотря ни на что. Но пресловутый Закон сидел и в нём, крепко сидел. И не давал двинуться. Не давал решать за других.
Время шло, минута, другая, десять. Юля на связь не выходила, оба оперативника погружались в пучину собственных мыслей, окончательно теряя нить рассуждения и силу воли.
Даже ощущение собственной слабости, которое душило их с самого первого их мгновения знакомства с Альфой, не могло их сломить, пугало другое — чувство полной безысходности, полной безнадёги. Все возможности оказались тупиками, все прогнозы оправдывались только в худшую сторону, в отчётах это называлось «неизбежным провалом операции», в жизни это была надвигающаяся тень близкой катастрофы. Не той, о которой столько лет учился не вспоминать Рэд, его родина погибла благодаря трагической случайности, внешней угрозы, тут же царила жестокая неизбежность.
И вот они спрятались, дожидаясь чего-то, не пытаясь больше ничего предпринять, спасатели, которым больше некого было спасать.
Снова раздался приглушённый шелест, оба подались навстречу звуку, готовые к чему угодно, лишь бы хоть что-то уже произошло.
Юлино лицо было предельно бесстрастно, ни одна чёрточка не изломлена, рыжие глаза — спокойные и сухие, щёки без излишней бледности или лихорадочного румянца. Прямая спина. Поднятый подбородок. Только безвольно опущенные руки выдавали в её фигуре то, что умирало сейчас в её душе.
Ни Рэд, ни Джон не посмели задавать ей какие-то вопросы. Пусть скажет сама. Она была там, пока они сидели тут. Через этот барьер невозможно пробиться снаружи.
— Ребята, мы будем нужны выжившим.
У Рэда внутри словно схлопнулась так долго набухавшая там пустота.
Это был приговор.
Спустя секунду в общем канале заревел сигнал общей тревоги.
Спасатели… когда СПК ошибалась, оперативники всегда становились первыми прибывшими на место спасателями.