Каникулы на летающем блюдце
Шрифт:
– Хочу сказать одно: я действительно очень благодарен за то, что вы меня вытащили из этого болота.
Я отмахнулся.
– Нет-нет, не спорьте, – продолжил он. – Это и в самом деле очень важно. Ну ладно, все равно спасибо!
Уходя, я казался себе чуть ли не благодетелем. Не возникло никаких мрачных предчувствий. Я только размышлял, в этаком весьма философском плане, о том, сколь диковинные формы могут принимать страх и беспокойство в условиях нашей безнадежно запутавшейся цивилизации.
На следующее утро, едва одевшись, я бодро постучал в его дверь и машинально толкнул ее, не дожидаясь ответа. На мгновение меня ослепил солнечный свет, льющийся сквозь пыльное стекло.
А потом я увидел это, и все остальное отступило на задний план.
Оно лежало на смятой простыне, почти скрытое складкой одеяла, – штука дюймов десяти в вышину, твердая, как статуэтка, и столь же бесспорно реальная. Но с первого же взгляда я понял, что ее форма не имеет никакого отношения к какому-либо земному существу. Этот факт был бы совершенно очевиден не только профану в искусстве, но и специалисту. Также я понял, что красное с фиолетовым отливом вещество, из которого она была вырезана или отлита, отсутствует в классификации земных минералов и металлов. Наличествовала каждая деталь. Голова, как бы из пяти долек, почти скрытая капюшоном. Какие-то придатки, с четырьмя суставами каждый, выглядывающие из-под мантии. Восьмизубое оружие с колесиками и рычагами. Пузырьки, как будто для яда. Поза, наводящая на мысль, что фигурка целится из этого оружия. Выражение жестокой, сверхъестественной злобы.
Вне всяких сомнений, это была та самая вещица, которая снилась Морленду. Вещица, которая ужасала и завораживала его, как теперь ужасала и завораживала меня, которая невыносимо терзала его нервы, как теперь начинала терзать нервы мне. Вещица, служившая острием неприятельского наступления и приманкой, взятие которой – а теперь было совершенно очевидно, что она взята, – означало почти неминуемый проигрыш. Вещица, которую каким-то непостижимым образом забросило сюда сквозь необозримые пространства из царства безумия, правящего вселенной.
Вне всяких сомнений, это и был стрелок.
Едва сознавая, что движет мной, помимо страха, и какая у меня цель, я бросился прочь из комнаты. Потом сообразил, что должен разыскать Морленда. Вроде никто не видел, как он выходил из дому.
Я искал его весь день. В пассаже, шахматных клубах, библиотеках.
Был уже вечер, когда я вернулся и заставил себя войти в его комнату. Фигурки там уже не было. Никто во всем доме не признался, что хоть что-то про нее знает, – а я спросил почти всех его обитателей, – хотя некоторые отрицания показались мне чересчур уж возмущенными. Это навело на мысль, что стрелок, несомненно обладающий материальной ценностью, уже нашел дорогу в руки какого-нибудь богатого и эксцентричного коллекционера. В прошлом и другие мелкие предметы ускользали отсюда подобным маршрутом.
Или же сам Морленд незаметно вернулся и забрал стрелка с собой.
Но я был уверен, что фигуру сделали не на Земле.
И хотя есть вполне серьезные причины опасаться противного, у меня есть ощущение, что где-то – в дешевом пансионе, или меблированных комнатах, или сумасшедшем доме – Альберт Морленд, если игра еще не закончена и час расплаты не пробил, все еще доигрывает эту невероятную партию, ставка в которой слишком чудовищна, чтобы человек сумел ее осознать.
Зачарованный лес [9]
Темнота была терпкой, как листья фомальгаутской аа, едкой, как ригелианский лесной пожар, и все еще слабо подрагивала, как танцующие дома Диких. Ее наполняло низкое сердитое жужжание, так похожее на гул растревоженного улья земных пчел.
Коротко и натужно взревели механизмы. Овальный люк открылся в темноту. Внутрь просочился мягкий зеленоватый свет, а вместе с ним неповторимый, приправленный травяной горечью аромат новой планеты.
9
Перевод С. Удалина.
Зеленоватый оттенок свету придавали не то колючие ветви, не то корни, перегородившие отверстие люка. После утомительной монотонности подпространства ком подкатывал к горлу при виде переплетенных, толстых, как человеческое запястье, побегов.
Человеческая рука протянулась из темноты к зеленому барьеру. Тонкие, как пальцы, прозрачные шипы задрожали, слегка изогнулись, а затем рванулись вперед… но продвинулись лишь на волосок, потому что рука тут же остановилась.
Она не убралась, просто зависла у самого острия шипа – наслаждение опасностью. Резкий беззаботный смех отпечатался в обиженно загудевшей темноте.
«Нужно очистить выход от этих чертовых зеленых кинжалов, – подумал Элвин. – Впрочем, хорошо, что они вообще здесь есть. Возможно, этот колючий лес и стал той соломинкой, которая спасла катер… или, по крайней мере, меня».
И тут Элвин замер. Гудение за его спиной оформилось в неправильную английскую речь, искаженную за столетия, но, в сущности, оставшуюся прежней.
– Ты летишь быстро, Элвин.
– Быстрее любого из ваших охотников, – негромко согласился Элвин, даже не оглянувшись, и добавил: – «ВСС» означает «выше скорости света».
– Ты летишь далеко, Элвин. Десятки световых лет, – продолжил искаженный голос.
– Двадцатки, – поправил Элвин.
– И все-таки я говорю с тобой, Элвин.
– Но ты не знаешь, где я. Я прошел через слепую зону глубоко в подпространстве. Ваше ВСС-радио не могло меня засечь. Ты кричишь в бесконечность, Федрис.
– Элвин, ты можешь лететь сколь угодно быстро и далеко, – продолжил искаженный голос, – но в конце концов где-нибудь сядешь, и мы отыщем тебя.
Элвин снова беззаботно рассмеялся. Он все еще смотрел в зеленый проем люка.
– Отыщете меня? Где вы меня отыщете, Федрис? На какой из миллионов планет СОС? На какой из сотен миллионов планет, не входящих в него?
Искаженный голос зазвучал слабее:
– Твоя родная планета мертва, Элвин. Из всех Диких только ты сумел проскользнуть мимо наших кордонов.
На этот раз Элвин ничего не сказал вслух. Он нащупал на шее светящийся медальон и осторожно вынул из него крохотную белую сферу величиной с божью коровку, посмотрел на нее с мрачной усмешкой, бережно держа в ковшике ладони, и снова положил в медальон, словно величайшую реликвию.