Каникулы в Чернолесье
Шрифт:
Его задняя лапа конвульсивно дернулась.
– Что с ним? – спросил я у Карла.
– Агония, – выговорил ворон совершенно по-человечески. – Смер-рть.
Я вспомнил слова Феликса. Волк-изгнанник теряет способность превращаться. Потом он обессиливает и умирает.
– Нет, – сказал я. – Этого не будет.
Я дотронулся до его шеи. Страшная рана больше не кровоточила. Пульса я не нашел. Несколько секунд я думал о том, чтобы позвонить в службу спасения (и что им сказать?) – но понял, что они просто не успеют приехать.
Оставался только один способ,
– Wexen, Hexen… – начал я, и все произошло даже быстрее, чем я мог представить. Будто кто-то уже давно ждал, когда же я наконец решусь.
Мир изменился, привычные звуки исчезли, и только встревоженное карканье ворона осталось прежним. Карл взлетел на столик, укрепленный перед окошком прицепа, и отошел подальше, стуча когтями. Кажется, он боялся, что я наступлю на него: внутри крохотного домика на колесах совершенное волчье тело оказалось неудобным и неуклюжим. И как только люди здесь помещаются, успел подумать я, но тут увидел, что лежащий передо мной Вик открыл глаза. Они были все теми же – глубокими и холодными. Но в них уже плескалась предсмертная тоска. Почему я помнил это? Где я это видел? Я не знал.
– Сергей, – сказал он еле слышно. – Я умираю.
У него не хватило сил даже на знак вопроса.
– Держись, – попросил я. – Ты же сам говорил, что волки умеют лечить. Я тебя вылечу.
– Мы еще встретимся там, – прошептал он. – Альвхейм. Не забудь.
– Помолчи, – попросил я. – Тебе нельзя тратить силы.
Он не ответил. Кажется, он снова потерял сознание.
Я опустился на лапы рядом с ним. Высунул язык. Прошелся этим языком по его разорванному горлу. Раз, другой и третий.
Это было самым удивительным, что мне довелось испытывать до сих пор. Вкус чужой крови. Нет, не так. Вкус крови оборотня. Я попробовал ее в первый раз.
Этот вкус не был похож ни на что. Представьте, что вы прописываете для вашего компьютера бесчисленное множество команд, и длинные и короткие цепочки кода мелькают на экране перед вашими глазами. Примерно так было и сейчас. Мой мозг обрабатывал немыслимое количество информации об устройстве, к которому я подключился, и я уже знал, что мне нужно восстановить поврежденные элементы в его системном реестре (не спрашивайте меня, что это значит, я не отвечу, да и тогда не ответил бы). Правильнее сказать вот что: я не вполне знал, что надо сделать. Зато я знал, как.
Я просто думал про моего друга. Я представлял его таким, как раньше. Живым и здоровым.
Это и было лечением. И оно казалось эффективным. По крайней мере, Вик шевельнулся и подтянул лапы. Я уже приготовился схватить его зубами за шкирку и хорошенько встряхнуть, как вдруг в следующее мгновение что-то изменилось.
Ворон Карл подпрыгнул от неожиданности на своем насесте.
Передо мной лежал человек… ну как человек – все тот же мальчишка, которого я знал, светловолосый, встрепанный и в перепачканной кровью одежде. Его внезапно выбросило в человеческий облик, но он остался в волчьем времени. Я знал,
Еще никогда я не смотрел на это превращение волчьими глазами. Я даже испугался немного. Я еще больше испугался, когда подумал, что Вик сейчас откроет глаза – и что же он увидит? Волчью морду возле самой шеи? Будь я человеком, это было бы не лучшим воспоминанием в моей жизни.
Но он по-прежнему лежал и не двигался. Дыхание было неровным.
Я помедлил. Ткнул носом в его шею – та еще кровоточила, и вдобавок рана под ключицей, там, где ворот рубашки был разорван, тоже казалась опасной.
Подумав, я взялся зубами за воротник и разорвал рубашку еще дальше. Потом стянул ее совсем. Теперь я видел все его раны. Даже старые, что давно зажили. Я удивился: длинный кривой шрам тянулся у Вика поперек груди, будто кто-то хотел вырезать у него сердце – но не сумел. Раньше я его не видел. Но я не стал размышлять об этом.
Я высунул язык.
Человеческая кровь имела тот же вкус, что и волчья. Было бы странно, если бы оказалось иначе. Но информация, которую я получал теперь, изменилась. Это можно было назвать открытием, но я не был уверен, что получу за это Нобелевскую премию.
Итак, я мог считывать данные про Вика-человека, и эти данные мне не нравились. Я мог видеть (как бы это объяснить понятнее?) работоспособность всех его систем. И выходило, что их ресурс на исходе.
Энергия заканчивалась. Кажется, об этом говорил Феликс? Жизненные силы его покидали, и я ничего не мог с этим сделать.
Медленный волк не мог стать человеком.
Стоило мне это понять, и картинка как будто замигала перед моими глазами. Еще одно мгновение – и тело Вика снова было волчьим. Он еще дышал, но больше не открывал глаз.
Это могло означать только одно. Волк-изгнанник – и мой лучший друг, добрый парень по имени Вик, и он же – непонятный Зигфрид из таинственного Альвхейма, – умирал. Когда «медленный волк» умирает, он так и остается в волчьем теле. Поэтому люди не обращают внимания на его смерть. Мало ли сбитых зверей валяется на обочине.
Кажется, ворон Карл тоже не мог на это смотреть.
– Пр-рочь, – скомандовал он самому себе. Подпрыгнул, захлопал крыльями и вылетел в окошко.
Мне ничего не оставалось, кроме как… Волки делают так всегда, когда не знают, что делать. Мне ничего другого не оставалось, как поднять морду к небу – то есть к окошку прицепа – и тоскливо завыть на луну.
Я бы не смог описать словами свою песню. Может быть, кто-нибудь другой сделал бы это лучше. Я могу только рассказать, о чем я думал, когда пел – да и то неточно. Язык людей прекрасно объясняет то, почему тебе горько и больно. Но он не передает твою боль.
«Вик не мог никого убивать, – кажется, думал я. – Почему же теперь он умирает? Разве добро – это слабость?»
Не знаю, ждал ли я ответа. Ответа и не было. Подтаявшая с одного бока луна висела в темноте, безмолвная. Даже фонари на мачтах не горели – ведь включить их было некому.