Каникулы юной ведьмы
Шрифт:
— Не наши люди! Одно слово — немчура.
— Ты что, Петрович? — покосился на него папа. — Это не немцы, а норвежцы.
Но папа крестного не убедил, тот только отмахнулся:
— Хрен редьки не слаще!
Я усадила папу и крестного на скамейку, а сама решила пообщаться с аборигенами, чтобы выяснить дорогу к Туманному фьорду. Но не успела сделать и нескольких шагов, как из боковой дорожки выскочил мне навстречу типичный норвежец — высокий и белобрысый дядька. Я напрягла все свои волшебные силы, чтобы он меня понял, и спросила его, в каком направлении искать нужный мне фьорд и где можно купить открытки с его видами. Однако туземец недоуменно пожал плечами и стал что-то лопотать по — своему. Крестный тут же скептически отреагировал:
— Я же говорил — немчура! Они даже ведьму — и ту не понимают.
Следующим поравнялся с нами негр. Черный-черный, почти как брат нашего лешего. Его и спрашивать-то; наверное, было бесполезно. Я и не стала. Зато, словно из-под земли выпрыгнув, рядом с облюбованной нами скамейкой вдруг обнаружился полисмен. В том, что это полицейский, можно было не сомневаться. Он взял под козырек и что-то спросил. Крестный притворился глухонемым, папа тут же стал кидать камушки в голубей, так что отдуваться пришлось мне. Я, естественно, стала объяснять, что мы здесь ненадолго и самое лучшее, что он может сделать, так это объяснить все насчет Туманного фьорда.
Полицейский тоже, не останавливаясь ни на минуту, бормотал что-то на своем языке, разглядывая деда Кузю, и в глазах его тлело подозрение.
Тогда я решила попробовать, чтобы он нас забыл. Не тут-то было. Он вдруг наклонился и, схватив крестного за руку, поднял его со скамьи. Я решила, что самое лучшее — удрать. Так и сделала.
Как хорошо оказаться в нашем, ставшем родным, уютном доме в Белозере. Только вот полисмену из Осло, наверное, он не понравился. Потому что он тихо отпустил рукав крестного и сел на пол. Папа тут же подскочил к нему и, ловко управившись маленькими ручками, вытащил пистолет из кобуры.
— Это на всякий случай, чтобы не было эксцессов, — заявил он. — И давай, Ника, скорее решай. Не хватало еще только иностранцев начать красть. Что мы с ними делать будем? Да и этот — на фига нам сдался?
Я прикоснулась к норвежцу и перенесла его обратно в Осло. Полисмен так и остался сидеть на земле, а я тут же вернулась в Белозеро. Папа носился по комнате с пистолетом, а крестный, настороженно следя за папиными перемещениями, бубнил и бубнил:
— Отдай пушку, Тимофеич! Отдай, что ли…
Я так испугалась, что папа не там нажмет, что вдруг подскочила к нему, влепила подзатыльник и отобрала пистолет. Прости, папочка, но так надо!..
Я снова вернулась в Осло. Полицейский как раз поднимался с травы. Вокруг него собралось несколько ослов (а может, ословцев или ословитян?), дружно отшатнувшихся при моем появлении. Полисмен увидел меня с пистолетом в руке и снова сел на траву. Но я торопилась обратно и потому, вручив ему оружие, не стала задерживаться в норвежской столице. Хотя мне стали нравиться внезапные появления на публике.
Дома дед Кузя вовсю утешал папу, устроившегося у него на коленях. Я подошла, чтобы погладить папу по голове, но он стал брыкаться и разревелся пуще прежнего.
— Сам же меня учил, что детям даже близко нельзя находиться рядом с оружием!
— Да-а! — сквозь слезы ответил папа. — А кто тебя учил бить маленьких?
И он снова зарыдал:
— Ну когда же это все кончится?!
Я ничего не могла придумать утешительного в ответ, поэтому выбрала другую открытку и снова перебросила нас в Осло.
Теперь мы оказались на красивой гранитной набережной. Однако здесь было очень ветрено, и мы почувствовали себя не очень уютно, поспешив укрыться в ближайшей подворотне.
— А кстати, — сразу успокоился папа, — там, в этом фьорде, должно быть еще холоднее. Так что вопрос об одежде встает остро. Хотя денег у нас нет. И контакты с местными жителями проблематичны.
— Слушай, Ника! — вдруг оживился крестный. — А ты можешь сделать нас невидимками?
— Наверное, могу, — неуверенно протянула я, — а что?
— Да я подумал, что, ежели найти какой магазин, мы могли бы зайти туда и набрать теплых шмоток. А что?.. Мысль!
Мне тоже показалось, что это хороший выход из создавшегося положения. Но неожиданно воспротивился папа:
— Я своего ребенка всегда учил честности. Воровать — нехорошо.
— Твоими бы устами да мед пить, — съязвил крестный. — А кто в детстве у меня в саду яблоки воровал? Не ты ли с Мишкой?
— Так то в детстве. Кроме того, ты мой дальний родственник. Да и яблоки — это не одежда.
— Ну да! Ежели б корова не давала молоко, то это был бы бык! Ты, Тимофеич, кремень, когда на своем стоишь. А то, что дите продрогнет, заболеет и зачахнет, так тебе наплевать, да? Ты лучше будешь о кармане своих немцев, или как их там, заботиться?
— Не немцев, а норвежцев, — машинально огрызнулся папа.
Но окончательно его добило предложение крестного попользоваться одеждой, взятой как бы напрокат в магазине. А потом можно вернуть ее на место.
— За день-два мы ее и обновить-то не успеем, — убеждал крестный.
В общем, мы уломали папу и пошли вдоль набережной, присматривая подходящий магазин. Редкие прохожие украдкой косились на нас, но вроде в полицию сообщать не спешили. По крайней мере, сирен в воздухе не было слышно. Мы еще и трех кварталов не прошли, как крестный возбужденно зашептал, хотя и так на сотни верст вокруг вряд ли бы кто его понял:
— Бона, стекла сколь. Не иначе, наш магазин. И, гляньте, — за стеклом статуи в шмотках. Ну точно, там даже и не заметят, если мы возьмем. Давай, Ника, делай нас невидимками.