Канон Смерти
Шрифт:
«Он назвал мне свое имя, как равный. Что это значит?»
Никаких тайных умыслов разум человека не излучал. Рею не казалось, что за тайной, закрытой дверцей хранится какой-нибудь секрет, способный ему навредить. Значит, человеку можно показать, что он прав.
Рей приоткрыл пасть и шевельнул длинным языком. При посторонних говорить не доводилось, и он занервничал.
— Могу, — раздался глуховатый мальчишеский голос. — Но не хочу.
Это не было речью в человеческом понимании. Звук лился из глотки, но был скорее воплощением желания говорить, усиленной телепатией. Губы не шевелились, язык только слегка подрагивал
— Почему? — удивился Тоурен.
— Не с кем.
— Резонно… Хочешь — осмотрись.
Упрашивать себя Рей не заставил и первым делом поскакал к окну — заглянуть в загадочное «снаружи». Встал на задние лапы, упираясь передними в подоконник и прижался носом к холодной и гладкой штуке, называвшейся «стекло».
Он увидел блестящую от дождя улицу, множество разноцветных фонарей и соседние дома, ярко подсвеченные изнутри и снаружи. А наверху, над домами, укрытое тучами, огромное и бездонное…
Что-то заныло внутри чуть ниже лопаток. Прострелило спину тягучей болью, потянуло туда, наверх, за тучи…
Рей снова опустился на все четыре и отошел к полкам. В голове роились десятки вопросов, но он решил пока молчать. Продолжал изучать Тоурена, читая его, как открытую книгу, забираясь в самые потаенные уголки разума. Человек не умел закрываться от его внимания, да и, похоже, не хотел. Он отличался от обитателей и посетителей дома даже внешне, неярким строгим обликом. Полуседые, чуть волнистые волосы зачесаны назад, вдоль левой щеки тянется тонкий шрам, глаза внимательные, серо-зеленые.
«Что ему надо от меня?»
И тут Рей натолкнулся на то, что его испугало и заставило крепко задуматься. В мыслях Тоурена существовало некое «дело», которому он посвятил много лет своей жизни. Оно приносило странную вещь под названием «деньги». Вокруг этих маленьких металлических блестящих кругляшей мысли обитателей дома тоже крутились постоянно, их давали за спаривание с теми, кто приходил — клиентами. Часть можно было оставить себе, остальное отдавали Хозяину, а он давал за это еду, одежду, украшения. Рей не слишком задумывался над этим, воспринимая, как одну из странностей двуногих. Но сейчас, заглядывая в голову Тоурена, он видел там совсем непонятные вещи. На деньги обменивали не только еду и предметы, людей Хозяин тоже обменивал. Вот как, оказывается, в доме появлялись новенькие — молодые девочки и мальчики, которые поначалу очень боялись того, что им придется делать. Рей не понимал их страхов и очень хотел во всем разобраться, но поговорить с ними не было никакой возможности, ведь его не очень-то выпускали из дальних комнат; это сейчас он осмелился выбраться сам. Потом страх этих новеньких растворялся, сливался с общей массой, а вопросы так и оставались без ответов. Бывало и наоборот, кто-то покидал дом, и тоже в этом случае Хозяин получал деньги или как «выкуп» или как «плату за товар». Много денег — много богатства, много возможностей, много свободы. Разве свобода мерится деньгами? И что это вообще такое? Двуногие часто использовали это слово, но сами толком не понимали его значения.
По всему выходило, что сам Рей — тоже «товар». Значит, ему тоже придется постоянно спариваться за деньги, как и всем? Но ведь он же — не двуногие. Он же не стадо! Или Хозяин не понимает этой разницы?
Детеныш не знал, как высказать этот слишком сложный вопрос. Не знал, чего ждать от стоящего перед ним мужчины в дорогом костюме и с хорошим образованием, относящегося к разумным, как к инструменту для получения денег. А вдруг он решит Рея продать? И что тогда?
Хозяину тоже доверять нельзя. И не зря ведь те новенькие так боялись поначалу… Значит, что-то во всем этом не так. А что именно — Рей понять не мог и от этого занервничал, забил хвостом по полу.
— Тебе нельзя появляться на улицах, — озвучил Тоурен то, что детеныш и без него успел понять. — Это опасно. Особенно в таком виде.
Значит, он списал нервы на страх перед внешним миром. Ладно, пусть думает так.
— Почему?
Образ опасности никак не дал понять подробностей.
— Даэйров в этом городе не жалуют. Да и не по этим улицам гулять маленькому дарри[1].
— Почему не жалуют? — тут же спросил Рей. Это тоже было одной из многочисленных истин, в которых Тоурен не сомневался.
— Как бы тебе объяснить… — человек задумался. Сел в кресло и замолчал, собираясь с мыслями. — Ты же понимаешь, что вы отличаетесь от людей? Даже когда принимаете человеческий вид, вас легко отличить по глазам и походке. Вы красивее, сильнее, быстрее и ловчее. А люди настороженно относятся к тем, кто не такой, как они, даже в малом. Таких, как ты, опасаются особенно, потому что не понимают, чего от вас ждать.
— Как я? — Рей слушал Тоурена внимательно, соединяя его слова с образами, приходившими во снах.
«И ты тоже не понимаешь».
Ему снились предки — огромные, могучие и гордые небесные хищники, свободные, летающие и охотящиеся там, где пожелают. Снились города, построенные руками предков — величественные, удобные и для крылатых исполинов, и для тех, кто предпочитал жить в двуногом обличии, поднимаясь в небо лишь время от времени. Выходит, он что, не такой, как предки? Или люди… травоядные?
— Дети даэйров и людей, — кивнул Тоурен. — Полукровки.
— А в чем разница? — Рею вдруг стало еще более не по себе от этих слов, он невольно прижал к голове уши. Почему сердце так гулко бухнуло в груди?
— Большинство полукровок никогда не летают, даже если оборачиваются в подобие даэйров. У них не вырастают крылья. И люди отыгрываются на них за свой страх перед теми, кого достать не могут.
Но…
Рей отшатнулся, как от удара, не веря услышанному. Лапы стали ватными, сердце сжалось, а в глазах резко потемнело и защипало. Неужели сны лгали ему? Лгали обещанием неба, обещанием полета? Обещанием свободы. Той свободы, которую двуногие не понимают.
А человек не лгал. Он был уверен в том, что говорит, Рей слышал это. Значит — знает. Значит, это — правда. И ему уготована участь чего-то невнятно-среднего, ни рыбы, ни мяса, как говаривала матушка Тола.
Не даэйр.
Но и не человек.
Не примут ни те, ни другие. Тоурен знал это, верил в это.
— Мне жаль, малыш, — долетел до опущенных ушей его голос. — Твой отец думал явно не головой в этих стенах. И явно не о тебе.
Детеныш встал, покосился на человека и понуро побрел к двери, волоча хвост.
Нет, он не сломается и не решит свести счеты с жизнью. Будет жить назло родившим его тварям, которым плевать. Но такому, как он, наверное, и впрямь место только в этом доме. И он годен лишь на то, чтобы спариваться за деньги и приносить богатство Хозяину.