Кант
Шрифт:
Князь Александр Михайлович Белосельский-Белозерский (1752—1808) был образованнейшим человеком своего времени, состоял членом Петербургской академии наук, Российской академии словесности, Академии художеств, Академии древностей в Касселе, Академии словесности в Нанси, Болонского института. Белосельского знали как дипломата и поэта. Он был посланником в Дрездене и Турине. Писал главным образом по-французски. На русском языке (в сотрудничестве с Державиным) его перу принадлежит текст оперы «Олинька или первоначальная любовь». О философских заслугах Белосельского справочники молчат.
Между тем именно на них обращает внимание Кант. В наброске письма Белосельскому он говорит: «Вашему сиятельству суждено было разработать то, над чем я трудился в течение ряда лет, – метафизическое определение границ познавательных способностей человека, но только
Мы знаем, что Кант не был льстецом, а в эпистолярном жанре не отличался прилежанием. Мы помним, как не откликнулся он на приглашение королевы Луизы. Как не ответил он математику Ламберту, который направил ему свои соображения о философском методе с просьбой дать им оценку. Готовя ответ Белосельскому, Кант извел лист бумаги на черновик, где тщательно оттачивались формулировки. Что бы это все значило?
Добираюсь до тринадцатого тома Полного собрания сочинений Канта, где содержатся комментарии к его переписке. Оказывается, Белосельский прислал Канту свой написанный по-французски и изданный в 1790 году в Дрездене трактат «Дианиология, или Философская схема мышления». («Дианойя», или в другом прочтении «дианийя», по-гречески – «ум», «размышление».)
Теперь оставалось найти сам трактат, понравившийся Канту. Это оказалось несложно. Звонок в Ленинскую библиотеку, через четверть часа ответ: книга есть, правда, второе издание. Лондон, 1791. Сообщают шифр. И даже выдают книгу на дом. Выдали, конечно, по ошибке: книга редчайшая. Но пока суд да дело, сняты ксерокопии, и уже идет работа над переводом. Потом в Музее книги обнаружилось и первое, дрезденское издание. И даже немецкий перевод, изданный в 1791 году во Фрейберге. (Есть сведения, что «Дианиология» публиковалась в свое время также на английском и итальянском языках.)
При переводе на русский пришлось учитывать два обстоятельства. Прежде всего необходимо было дать адекватную философскую терминологию, без которой сочинение Белосельского легко превращается в абракадабру. Другая проблема – стилистика. Французский язык со времен «Дианиологии» не претерпел тех изменений, которые произошли в нашем. Поэтому Белосельского надо переводить современным русским языком, как переводят, скажем, Ларошфуко. Кстати, именно у последнего Белосельский учился краткости, выразительности, изяществу. Во вступлении к своему трактату Белосельский приводит три редакции 65-го афоризма Ларошфуко. Первоначально текст занимает полстраницы, затем автор сокращает его, а в третьем варианте остается одна фраза: «Нет недостатка в похвалах осмотрительности, однако она не может оградить нас даже от самого ничтожного случая». Параграфы «Дианиологии» также сжаты до предела.
Для вящей наглядности Белосельский сопровождает свои рассуждения схемой. Текст трактата, по сути дела, комментарии к ней. Представьте себе пять концентрических окружностей, каждая изображает познавательную способность. В центре – «инертная неопределенность», представляющая собой лишь потенцию познания. Низшая сфера познания – животная «тупость», где господствуют чувства и инстинкт. Далее, «сфера простоты или суждения», здесь руководствуются здравым смыслом и интуицией. Затем «сфера рассудка», отличительные черты которой – ясность, последовательность, упорядоченность. Выше расположена «сфера прозорливости или трансценденции», ее особенность – познание предмета как целого. Это сфера философии. Здесь видят сразу множество опосредований. Комментируя этот раздел, Белосельский говорит об игре как школе, где тренируются творческие силы. И наконец, «сфера духа» – область творческого воображения, гения. Дух – вершина познания, он «показывает больше, чем ожидают увидеть», он – враг «застоя и пределов», единственный предел для него – сама жизнь: воображение должно оперировать только реальным материалом, не фантомами, иначе на своих крыльях (выразительно изображенных на схеме) оно может легко унестись в «пространства вымыслов». Между познавательными «сферами» Белосельский располагает «пространства ошибок», как бы указывая на рубеж, за которым познание превращается в свою противоположность. «Сферы» – узенькие полоски, «пространства» – довольно широкие полосы, автор явно убежден, что ошибки, безрассудство и глупость в человеческом мире превосходят по размеру способности умножать и усваивать знания.
Кант увидел в схеме Белосельского все те познавательные способности, которые описаны в «Критике чистого разума». Был ли Белосельский знаком с этим произведением? В какой мере вообще духовное влияние Канта было его уделом? Сказать трудно. Прочитав впервые «Дианиологию», я невольно представил себе русского дипломата учеником Кенигсбергского философа, посылающим на отзыв учителю плоды своих раздумий над его трудами. Как заманчиво было это предположение! Тем более что в одной немецкой книге (К. Ставенхаген. «Кант и Кенигсберг») встретилось упоминание о Белосельском как о русском студенте Канта. Но исследователь, как следователь, должен отдавать себе полный отчет в достоверности выдвигаемой им версии. В опубликованных матрикулах Кенигсбергского университета той поры имя Белосельского не значится. Может быть, русский аристократ был вольнослушателем? Нет никаких достоверных свидетельств о его пребывании в городе Канта. Нет данных и о знакомстве с трудами Канта. Формирование философских взглядов Белосельского происходило под влиянием французских энциклопедистов – Даламбера, Вольтера, Руссо, Монтескье, Кондильяка, имена которых мы встречаем на страницах «Дианиологии». (Имя Канта не упоминается ни разу.)
Помимо колоссальной разницы в основательности разработки затронутых проблем, есть между Белосельским и Кантом одно принципиальное отличие в самом подходе к делу. Для Канта перечисленные способности присущи познанию как таковому, в той или иной степени любому человеку. Для Белосельского каждая отмеченная им «сфера» – своего рода разряд, в который природа зачисляет человека, в пределах которого он может себя совершенствовать, но за рамки которого он выпрыгнуть не может. Белосельский видит социальное неравенство и не одобряет его, неравенство способностей он считает естественным и непреодолимым. Человеку остается лишь правильно определить свою принадлежность к той или иной сфере и развивать способность, данную ему от рождения.
Белосельский приложил к своему трактату еще одну схему, в которой дал «дианиологическую» классификацию некоторых знаменитостей, распределив их по четырем своим интеллектуальным «сферам». Аргументами он себя не утруждал. Можно лишь гадать, почему в «сфере суждения» наряду с философом Эпиктетом и художником Дюрером оказалась мадам де Помпадур. В «сфере рассудка» мы видим Людовика XIV, Лютера, Пуссена, Эпикура, Юма. В «сфере прозорливости» – Кромвеля, Кальвина, Локка, Паскаля. В «сфере духа» – Петра I, Фридриха II, Леонардо, Рафаэля, Микеланджело, Шекспира, Платона, Декарта, Руссо. Здесь трактат Белосельского опускается до уровня светской беседы – занимательной, но необязательной.
В творчестве Белосельского «Дианиология» не случайная вещь. Не могу сказать, что я досконально изучил его (хотя оно, безусловно, того заслуживает), но кое-что все же узнал и даже добрался до некоторых неопубликованных произведений. В рукописном «Диалоге на смерть и на жизнь» Белосельский говорит о пользе игры, сравнивает дарование игрока с разумом математика и ссылается при этом на «Дианиологию». В конце диалога – изречение, созвучное пафосу трактата: «Наслаждайтесь всем досыта, но не до усталости». Мудрый, уравновешенный человек был Александр Михайлович Белосельский. А вот афоризм, перекликающийся с идеей о неизменности людской натуры: «Гора переменила свое место – верь, ежели угодно. Человек переменил свой нрав – не верь!» Все это хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства. Там же находится один документ, имеющий уже прямое отношение к биографии Канта.
Как развертывались дальнейшие поиски? Есть о Белосельском две работы. Русская – А. А. Верещагин. «Московский Аполлон». Петроград, 1916 (тираж 300 экземпляров!); и французская – А. Мазон. «Двое русских – французские писатели». Париж, 1964. Верещагин описывает альбом «московского Аполлона», как называли Бело-сельского современники. Он был «любимцем муз», знатоком живописи и музыки, сочинял стихи – французские и русские, мы находим их в альбоме. Рядом – письма Вольтера, Мармонтеля и других знаменитостей, автографы Екатерины II и Павла I. Попутно Верещагин рассказывает о жизни владельца альбома. Он с похвалой отзывается о дипломатических донесениях князя из Турина, содержавших объективный анализ революционных событий во Франции, что, впрочем, повлекло недовольство императрицы и послужило причиной отозвания его на родину. Журит Верещагин Белосельского за фривольную «Олиньку», постановка которой вызвала скандал, чуть было не закончившийся бедой для автора. О «Дианиологии» Верещагин упоминает мимоходом и притом крайне пренебрежительно. По его мнению, это «философский сумбур».