Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви
Шрифт:
Такое сравнение омара и кивсяка не представляет непосредственного эволюционного интереса, потому что никто не считает, что омары произошли от кивсяков. Очевидно, что ни одно современное животное не произошло ни от одного другого современного животного. Но у любой пары современных животных был последний общий предок, который жил в какой-то (принципиально) определимый момент геологической истории. Почти вся эволюция свершилась далеко в прошлом, что сильно затрудняет изучение ее подробностей. Но мы можем воспользоваться мысленным экспериментом “с длиной книги”, чтобы договориться, что, если только мы сможем исследовать предковые формы, будет означать вопрос о том, увеличивается ли количество информации в ходе эволюции.
На деле ответ на этот вопрос запутан и служит предметом разногласий, очень тесно связанных с бурными спорами о том, прогрессивна ли эволюция в целом. Я из числа тех, кто придерживается умеренной разновидности ответа “да”. Мой коллега Стивен Джей Гулд склоняется к ответу “нет” [126] .
126
См. очерк “Человеческий шовинизм и эволюционный прогресс”.
Кстати, сторонники “разумного замысла”, направляющего эволюцию, должны крепко верить в то, что количество информации в ходе эволюции увеличивается. Даже если эта информация исходит от Бога (возможно, тем более, если она исходит от Бога), ее количество непременно должно увеличиваться и это увеличение должно, предположительно, проявляться в геноме.
Наверное, главный урок, который мы должны извлечь из подхода Прингла, состоит в том, что количество информации в биологической системе — это другое название сложности этой системы. Поэтому вопрос креационистов, с которого мы начали, равнозначен стандартному вопросу о том, как объяснить возникновение биологической сложности из более простых предшественников в ходе эволюции. Ответу на этот вопрос я посвятил три книги и не предлагаю пересказывать здесь их содержание. “Вопрос об информации” — это, оказывается, не кто иной, как наш старый друг: “Как такая сложная структура как глаз могла развиться в ходе эволюции?” На него просто надели броский наряд из математического языка — возможно, специально, чтобы обвести нас вокруг пальца. Или, возможно, те, кто задает этот вопрос, уже сами обвели себя вокруг пальца и не понимают, что это все тот же старый вопрос — на который дан исчерпывающий ответ.
В заключение позвольте мне обратиться к другому способу взглянуть на вопрос о том, увеличивается ли количество информации в геномах в ходе эволюции. Сейчас мы переключимся с широкого размаха эволюционной истории на мелкие детали естественного отбора. Сам естественный отбор, если подумать, представляет собой сведение обширного исходного поля возможных альтернатив к более узкому полю тех альтернатив, которые реально будут выбраны. Случайные генетические ошибки (мутации), половая рекомбинация и миграционное перемешивание вместе обеспечивают обширное поле генетической изменчивости — доступные альтернативы. Мутация — это не увеличение настоящего количества информации, скорее наоборот, потому что мутация, в терминах Шеннона, способствует увеличению априорной неопределенности. Но перейдем теперь к естественному отбору, который сокращает “априорную неопределенность” и поэтому, в шенноновском смысле, вносит информацию в генофонд. В каждом поко-
лении естественный отбор удаляет из генофонда менее успешные гены, так что остающийся генофонд представляет собой меньшее подмножество. Это сокращение неопределенности происходит неслучайно, в направлении усовершенствования, определяемого, по Дарвину, как увеличение приспособленности к выживанию и размножению. Разумеется, общий диапазон изменчивости вновь пополняется в каждом поколении за счет новых мутаций и других форм изменчивости. Но это не отменяет истинности утверждения, что естественный отбор сводит более обширное исходное поле возможностей, включающее преимущественно неуспешные варианты, к более узкому полю успешных вариантов. Это аналогично тому определению информации, с которого мы начали: информация — это то, что позволяет свести априорную неопределенность (исходный диапазон возможностей) к последующей определенности (“успешным” вариантам, выбранным из априорных возможностей). Согласно этой аналогии, естественный отбор по определению представляет собой процесс, поставляющий информацию в генофонд следующего поколения.
Если естественный отбор поставляет информацию в генофонд, то о чем эта информация? О том, как выжить. Строго говоря, она о том, как выжить и размножиться в условиях, преобладавших, когда были живы предшествующие поколения. В той степени, в какой сегодняшние условия отличаются от условий жизни предков, генетические советы предков будут неправильными. В крайних случаях это может привести к вымиранию вида. В той степени, в какой условия жизни текущего поколения не слишком отличаются от условий жизни прошлых поколений, информация, поступающая в геномы текущего поколения от прошлых, будет полезной информацией. Информацию, полученную из времени жизни предков, можно рассматривать как руководство по выживанию для нынешнего поколения — семейную библию “советов” предков о том, как выжить сегодня. Если позволить себе немного поэтической вольности, можно сказать, что информация, поставляемая в современные геномы естественным отбором, это не что иное, как информация о древней среде, в которой выжили предки.
Эта идея информации, поставляемой поколениями предков в генофонд потомков, составляет одну из тем моей книги “Расплетая радугу”. Развитие этой концепции занимает в ней целую главу (“Генетическая книга мертвых”), поэтому я не буду повторять ее здесь. Скажу только две вещи. Во-первых, именно генофонд вида в целом, а не геном конкретной особи, лучше всего рассматривать как получателя поступающей от предков информации о том, как выжить. Геномы отдельных особей — это случайные выборки из современного генофонда, которые делает половая рекомбинация. Во-вторых, наше привилегированное положение позволят нам при желании “перехватывать” эту информацию и “читать” организм животного или даже его гены как зашифрованное описание древних миров. Вот что я написал об этом в книге “Расплетая радугу”:
И разве это не захватывающая мысль? Мы цифровые архивы африканского плиоцена и даже девонских морей, ходячие хранилища мудрости давних дней. Можно провести всю жизнь за чтением в этой древней библиотеке и умереть, не пресытившись ее чудесами.
Гены — это не мы [127]
Пугало генетического детерминизма давно пора похоронить. Открытие так называемого “гена гомосексуальности” наконец дает нам превосходный повод это сделать.
127
Впервые текст был опубликован под заголовком Don't panic; take comfort, it's not all in the genes в газете “Дейли телеграф” 17 июля 1993 года.
Изложение фактов не займет много времени. Группа исследователей из Национальных институтов здравоохранения в городе Бетесда (штат Мэриленд, США) опубликовала в журнале “Сайенс” [128] статью, в которой показала следующую закономерность. Братья мужчин-гомосексуалов с большей вероятностью сами окажутся гомосексуалами, чем можно было бы ожидать, если бы распределение было случайным. Примечательно, что высока и вероятность наличия у них гомосексуальных дядьев по матери и других гомосексуальных родственников-мужчин с материнской (но не с отцовской) стороны. Эта закономерность сразу заставляет заподозрить, что по крайней мере один ген, ведущий к гомосексуальности у мужчин, передается с Х-хромосомой [129] .
128
Hamer,D.Н., ет al. A linkage between DNA markers on the X chromosome and male sexual orientation // Science, 261 (1993): 321-327.
129
У мужчин всего одна Х-хромосома, которую они всегда получают от матери. У женщин две Х-хромосомы, по одной от каждого из родителей. В Х-хромосоме у мужчины могут быть те же гены, что у его дяди по матери, но не у дяди по отцу.
Но команда из Бетесды на этом не остановилась. Современные технологии позволили исследователям провести поиск конкретных генетических маркеров в самом коде ДНК. В одном участке, называемом Хq28, недалеко от конца Х-хромосомы, они обнаружили пять идентичных маркеров, общих для достоверно повышенного процента гомосексуальных братьев. Эти факты изящно сходятся друг с другом, подтверждая полученные ранее свидетельства наследуемого компонента мужской гомосексуальности.
И что же? Дрожат ли основания социологии? Должны ли богословы заламывать руки в тревоге, а юристы потирать их в предвкушении поживы? Говорит ли нам это открытие что-то новое о “виновности” или “ответственности”? Добавляет ли оно что-нибудь к аргументам за или против того, что гомосексуальность можно или нужно “лечить”? Должно ли оно прибавить или убавить у отдельных гомосексуалов гордости, или стыда, за свои склонности? На все эти вопросы ответ — нет. Если вы гордитесь, можете продолжать гордиться. Если предпочитаете себя винить, продолжайте себя винить. Ничего не изменилось. Объясняя, что я имею в виду, я заинтересован не столько в данном конкретном случае, сколько в том, чтобы на его примере проиллюстрировать идею более общего свойства о генах и о пугале генетического детерминизма.