Капер
Шрифт:
Прошло с полминуты прежде, чем испанцы сомкнули ряды и пошли дальше. Метрах в ста от канала их встретил залп картечью из полупушек и фальконетов. Передние две шеренги скосило полностью. Уцелело лишь по несколько мушкетеров на флангах. В двух задних шеренгах урон был меньше, но вид убитых и раненых товарищей и смерть офицера, сбитого с коня, сломили их дух. Они ломанулись сперва в обратном направлении, потом заметили направленные на них пики и начали огибать вторую роту, которая прошла еще метров десять и остановилась.
Я вдруг понял, в чем основное отличие рыцаря от пехотинца. Каждый рыцарь — индивидуальный боец, способный сражаться автономно. Даже когда рыцарь идет в атаку в строю, все равно он один, сам себе командир, и победа зависит только
На плотине загрохотали выстрелы из мушкетов. От отдачи мушкетер дергались так, будто его с маху двинули толстым бревном. В первой шеренге второй роты упал один человек, присел, схватившись за ногу, второй, сделал шаг вперед, а потом завалился на бок третий… На приказы офицера наступать никто не обращал внимание. После выстрела двух фальконетов, который пробили по бреши в рядах пикинеров, испанские солдаты, стоявшие в первой шеренге, начали пятиться. Давление передалось задней шеренге, и те, кто стоял подальше от командира, подчинились закону физики — начали движение по пути наименьшего сопротивления, догоняя удирающих солдат первой роты. За ним последовали стоявшие в первых трех шеренгах. Еще два выстрела из фальконетов убили и ранили несколько человек и придали ускорение уцелевшим. Командир роты пытался остановить их, что-то кричал, размахивая длинным мечом, но его никто не слышал. Поняв бесполезность своих усилий, испанский офицер развернул коня и трусцой, демонстрируя пренебрежение к врагу, поскакал за бегущими солдатами. По нему стреляли наши мушкетеры, но никто не попал.
Гезы с плотины добили раненых испанцев. Кое-кто, перерезая глотку беспомощному врагу, кричал: «Это тебе за Гарлем!». В плен никого не брали. Трупы вытряхнули из доспехов, одежды и обуви и оставили на съедение хищникам.
Саперы опять принялись за дело. Работали споро. Им помогали гезы, подменяя уставших.
— Когда предыдущую плотину взрывали, я подумал, что пришел Судный день! — услышал я слова одного из них. — Недаром говорят, что Мальтиец с чертями знается!
Это прозвище у меня появилось в последнее время. Видимо, гезам кто-то сведущий пересказал мою легенду, из которой выдернули самое диковинное для них.
Плотину взорвали после полудня, распугав стаю воронов и ворон, слетевшихся со всех сторон на обильную трапезу. Черные и черно-серые птицы, напоминающие инквизиторов, перескакивали с трупа на труп, выклевывая в первую очередь самое вкусное — глаза. Потом принимались за губы, языки и другие менее лакомые части. На этот раз взрыв был слабее, разметал землю и обломки бревен всего в радиусе метров двести. Морская вода устремились в брешь, размывая ее, мощной волной пошла по поверхности озера, которое теперь много лет не назовешь Пресноводным.
Моя плоскодонка, саперов и еще одна с порохом, попав в озеро, легла в дрейф, пропуская вперед суда с десантом. Мы свое дело сделали. Теперь пусть другие повоюют, захватят форты на канале. Канал узкий, на одно судно. Бортом к форту в нем не развернешься, а стрельбой из носовых орудий передового судна большого вреда не причинишь. Если в фортах много пушек и солдат, а говорят, что их много, захват канала обойдется нам дорого. Теперь роли поменяются, и у испанцев будет шанс рассчитаться за поражение у плотины. Рядом с нами остановились суда с припасами. На них везли провиант и боеприпасы для осажденного Лейдена. Судя по лицам, экипажи этих судов не сильно расстраивались, что им не придется лезть под испанские ядра и картечь.
Я пристроился полулежа на носовой банке, чтобы покемарить, наверстать упущенное ночью. Вырубился сразу. Сквозь сон слышал приглушенные выстрелы из пушек и мушкетов. Проснулся, когда начало сереть. Моя плоскодонка находилась на прежнем месте. В дно воткнули шест, вокруг которого завели кончик с бака. Типа встали на мертвый якорь. Глубина здесь около полуметра. Дальше, за пределами канала, еще меньше, даже на наших мелкосидящих посудинах не пройдешь, а им всего-то надо сантиметров тридцать-сорок. Рядом стояли суда с припасами. Ближе к каналу — наш грозный военный флот с флагманом «Делфтский ковчег».
— Не взяли форт? — спросил я капрала Бальвина Шульца, который по корабельной привычке охранял мой сон и покой.
— Нет, — ответил он. — Как только вошли в канал, их обстреляли из пушек, потопили две лодки. Остальные сразу погребли в обратную сторону. Сейчас совещаются, решают, что дальше делать.
Решили выбраться на берег и подождать, когда сменится ветер и пригонит в озеро морскую воду, поднимет уровень. Возле берега мои матросы разулись, закатали штаны и выбрались из плоскодонки. Тяжело переставляя ноги в вязкой грязи, протащили ее вместе со мной к полуострову, который возвышался над водой сантиметров на двадцать. Там мы и расположили свой лагерь. Мало того, что защищены с трех сторон водой, так еще и сразу узнаем, когда уровень воды поднимется более, чем на двадцать сантиметров.
12
Нам пришлось неделю ждать, когда задует сильный северо-восточный ветер и погонит морскую воду по канал через разрушенные плотины в Пресноводное (точнее, теперь уже Малосоленое) озеро. За это время мы убедились, что испанцы не собираются атаковать нас, решив, видимо, дождаться падения Лейдена, а потом уже навалиться всеми силами на тех, кто спешил на помощь горожанам. Вильгельм, князь Оранский, и адмирал Луи де Буазо перебрались в деревню неподалеку от полуострова. Вокруг них расположилась лагерем и большая часть гезов. На полуострове остались только наши суда и их охрана. Я жил в доме сыродела, пропахшем скисшим молоком, в узкой комнатушке на втором этаже. Спал на полу, а в короткой кровати-нише ночевал, полусидя, мой слуга Йохан Гигенгак. Спросонья и не поймешь, кто из нас слуга! Он меня и проинформировал первый, что ночью, в прилив, вода поднимется на полметра, не меньше. Даже живущие не на берегу моря голландцы точно знают время прилива и отлива, при каком ветре первый будет выше, а второй ниже.
Ближе к вечеру меня позвали в штаб, расположенный в доме мельника. Мельница была ветряная, сейчас не работала. Расположенный при ней каменный двухэтажный дом был самый большой в деревне. Совет проходил в комнате на первом этаже, узкой и длинной, почти все пространство которой занимал стол, две лавки и буфет с оловянной посудой. Меня посадили по левую руку от князя Оранского, ниже его главного советника Филиппа ван Марникса. Места напротив нас заняли адмирал Луи де Буазо, который теперь был главнокомандующим военно-морских сил Голландии, и его заместитель Биллем ван Треслонг. Ниже них сидели Матейс ван Лон и другие капитаны, а после меня — сухопутные офицеры-иностранцы, в основном немцы. Вильгельм Оранский все еще доверял иностранцам больше, чем голландцам. Выглядел он неважно: глаза потускнели, словно внутри погас огонь, остались только затухающие головни, бледные щеки запали, а на кончике заострившегося носа постоянно появлялась зеленоватая капля. Своим видом он как бы олицетворял состояние дел в восставшей Голландии. Один его слуга поставил перед каждым оловянную кружку, в которую второй налил белое греческое вино из серебряного кувшина емкостью литра четыре. Налил всем — и ушел, чтобы наполнить кувшин по-новой. Бочки с княжеским вином везли на отдельной плоскодонке и охраняли так же строго, как бочки с порохом.