Капитал (сборник)
Шрифт:
– Смотри, он… Точно он. На человека стал похож.
В конце второй рабочей недели внезапно настала снежная зима, и кто-то из шалунов отважился стрелять.
Уходил я вечером с рынка. Брёл между безлюдных лотков и стонал от холода. Ещё утром ноги вязли в грязи, и тут на тебе, завернуло. Зима. До дома, до горячей ванны идти полчаса холодной вечности.
Выстрел хлопнул над самым ухом. Я ощутил удар по шее, и ошарашенный повалился на пустой прилавок.
По тому, как дёрнулась моя голова, они, наверное, подумали, что попали в цель, и убежали.
По моим животу и спине щекотливо текли тонкие струйки. В померкшем сознании мешались холодный ветер и потные пары из-под воротника, эхом отдавались матерщина испуганных ворон и барабанный бой сердца. Я жил.
Попробовал сглотнуть, покашлять, сказал, как на концерте: «Раз, два, раз, два», – и выяснил, что гортань цела. Повертел головой – получилось, хотя от наступившей боли заложило уши, и перед глазами пролетела тень.
До дома шёл, склонив голову набок. Боль тянула, висла на шее, как вольный борец, не позволяла прибавить шагу. Я боялся встретить пьяных драчунов. Не подраться мне, не убежать, кривошеему.
Дома оглядел себя в зеркале. Два отверстия зияли спереди и сзади шеи. Кровь из них струилась неохотно, лениво. Пуля пробила затылок в миллиметре от позвоночника и вышла рядом с трахеей, любезно не тронув артерию. Смерть дружески потрепала меня по загривку и отпустила до будущих встреч.
Отверстия были величиной с кнопку телевизионного пульта, их могла сделать лишь мелкокалиберная пуля. Вряд ли стреляли из самоделки, потому что последний дурак не стал бы целиться из неё в голову. Пальнули бы сначала в туловище.
Скорее всего, был пистолет Марголина, идеальное оружие для уличного убийства. Меткое.
Особого лечения не требовалось. Я только обработал вокруг ран водкой и забинтовался. Худшее, что меня ждало в будущем, это ломота перед непогодой.
Спокойной ночи, заново рождённый Ваня. Завтра не на работу. Опять не на работу. Спи,
День-другой трезвого, кромешного безделья, и мозги начало коротить. Телевизора у меня не имелось и в помине. Интернета тоже. Включал музыку, но она играла мимо. Когда ничего не делаешь, музыка всё равно, что вода без жажды.
Повадился по-стариковски стоять у окна. Бродил глазами по двору среди серых тополей и радовался, если гуляли дети. Вот кто вечно при делах и без забот.
Трезвые мысли скандалили в моей голове чуть не до драки. Истеричные узники из подвалов памяти, не звал я их, но слушать больше было некого.
«Иди, воруй, – истерила худая, бледная мысль. – Ты знаешь, как можно, чтобы не поймали. Иди!»
«Пусть ищет себе подобных, – добавляла масла в огонь другая нервозная мысль. – Сейчас много бывших, которым некуда деваться. Пусть ворует в паре с кем-нибудь, или втроём».
«Он не сможет, – шипела третья. – Его стыд заест. Он стыдливый, как монашка. Пусть учится на рабочую специальность. На сварщика, например. На электрика. Мало ли».
«Куда он пойдёт учиться? – галдели мысли хором. – В ПТУ? Вместе со школьниками?»
«Ему сейчас надо на что-то жить, – пищала из-за спин остальных стеснительная мысль. – Ему бы на биржу встать и бесплатно отучиться на водительские права. Потом, глядишь, в таксисты подастся. И пособие будет, на сигареты и кефир».
«Тихо вы! – орал я про себя. – За окном опять эти жаркие трутся».
Два человека каждый день мыкались по морозному двору. Пили пиво. Ночью их сменяли двое других, тоже с пивом. На мои окна они старались не смотреть.
И тех и тех привозила-увозила жёлтая облезлая «копейка».
Неужели прокурор дал ход делу? То, что пивоманы родом из Ерусалимска, я не сомневался. Очень они напоминали Ксюху, которая не мёрзнет в холод. Одна порода.
Менты или бандиты – мне было неважно, кто следит. Главное, что вернулся Ерусалимск. В любом случае ждать беды.
На пятый день после ранения собрался я в Центр занятости. Заклеил шею бактерицидными пластырями и сунул в карман кастет. Его мне сделали на зоне верные мои агенты. Вещь. В кулаке как влитой. По кольцам идёт богохульная гравировка «Спаси и сохрани».
Семь остановок в автобусе, пятнадцать минут пешком. Потом три часа колобродил по городу за справками. Всё это время чуял, что меня «ведут». Чутьё у опера – то же самое, что хорошее зрение у ювелира. В древние времена опера работали колдунами, видели сквозь стены и слышали сквозь горизонт.
Пригляделся, и, правда. Шёл ли я ногами, ехал ли автобусом, всюду следовала внимательная «копейка» или попадались зимние любители пива. Стоит такой пьянчужка с мокрым, как у собаки, носом, грудь и подбородок у него в шелухе от семечек, держит в красных руках жестяную банку и хочет быть незаметным.
Весь день я грел в кармане кастет, ждал момента, чтобы проучить хотя бы одного из них. Случай выпал около ларька. Я покупал сигареты, а рядом остановилась облезлая «копейка». Вышел высокий, остроносый водитель в старинном свитере «Boss», встал позади меня и шепнул:
– Мне тоже сигарет надо. Ты подожди меня, не убегай. Поговорим.
В машине оставались ещё двое. Приоткрытые двери выдавали их готовность выскочить на помощь «боссу». Я отоварился, встал в трёх шагах от ларька, и остроносый, казалось, забыл обо мне. Минут пять он шутил с продавщицей, обещал бывать у неё, купил ей шоколадку. Я ждал его, как виноватый в чём-то. Как младший брат старшего.
Кастет в кармане вспотел. Участь моя заключалась в том, чтобы начать бить первым, а они специально медлили. Заранее ставили мне в вину ещё не начатое сопротивление.
Остроносый отвернулся от окошка и стал закуривать. Уронил зажигалку в снег. Поднял, но она намокла.
Стоит, подлец, чиркает, косится. Видит, что у меня рука в кармане. Ну же, педаль ты, ерусалимская! Я всё равно не смогу больше двух раз ударить. У меня шея.
На барабанные перепонки давил «heavy metal» собственного сердца. Я глох. Земля под ногами тряслась.
– Не нервничай, – процедил остроносый, не выпуская изо рта сигарету. – Сейчас поедем. В дороге наговоримся.
Сердце поперхнулось, закашляло, и что я успел сделать перед обмороком, это запрыгнуть в первый остановившийся автобус. Помню, что снег вокруг вдруг почернел, перестал вдыхаться воздух, день погас, настала ночь.
Очнулся через две остановки.
– Смотри, какой страшный, – сказала маме лопоухая девочка. – Зилёооный!
Лопоухая… После обморока кровь ополоснула голову, и пришло озарение. Брать сучку несчастную Ксюху в охапку и увозить из Ерусалимска! Далеко увозить. Просить прощения за то, что долго не прощал. Нет ей там жизни. Сегодня с ними, завтра – порвут её. Если уже… Бля, да на той же станции, те же Наталья Робертовна и Татьяна Леонидовна, наверное, зажрали её!
Завтра же ехать. Сегодня поздно, и сердце вышло из строя.
Старикашка.Возвращаться домой я боялся. Ездил из конца в конец города на автобусах, кружил ногами по закоулкам, и на автомате вышел к Центру занятости.
Необходимость иметь с ним дела отпала, но за пазухой у меня мялись собранные справки. Решил отнести, избавиться от них. Заодно погреться.
Моя вина, что не посмотрел на часы. Не знал, что рабочий день закончился. Потому нашёл одну-единственную работницу, сдобную червовую даму.
– Столбов? – в лоб спросила она. – Я вас жду, не ухожу.
Я опешил. Какую холестериновую бляшку прорвало в чиновничьем сердце?
– Есть проблема, – сказала дама, смущённо трогая себя за причёску. – Вы ведь хотели учиться на водительские права? Дело в том, что получился переизбыток желающих, и наше РОСТО отказалось от пятнадцати человек…
– Не беспокойтесь, я перехотел.
– Дослушайте, пожалуйста, – женщина обаятельно улыбнулась и почесала пальцем в ухе. – Мы договорились с другой автошколой, в другом городе. Завтра уже начнётся учёба…
– Я отказываюсь.
– Да? – женщина сочно шмыгнула носом. – А у нас один человек заболел, и вы могли бы его заменить.
Она всерьёз беспокоилась. Раздувалась, как дирижабль, и хватала себя руками за живот, чтобы не взлететь.
– Соглашайтесь, прошу. Мне надо, чтобы вы завтра поехали. Где я ещё успею найти человека? Учёба уже оплачена… Ну!
– Нет.
– Ездить на специальном автобусе. Утром в шесть утра туда, после учёбы – обратно.
– Нет-нет, простите.
– Очень жаль, – из женщины вышел нервозный пар, и она уменьшилась почти вдвое. – А то подумайте. Меньше часа езды. Новый Ерусалимск.
– Согласен.Часть вторая. Старый Ерусалимск
1. Еду
С чего и начал свой рассказ. Сижу в пляшущем автобусе, еду снова в Ерусалимск. Рыжий утирает после смеха слёзы. Водитель зловеще молчит.
Учёба меня, конечно, не интересовала, когда я давал согласие червовой даме. Стимулом был бесплатный транспорт. Не получится найти Ксюху сегодня, поеду завтра.
За окном сквозь пепельное утро показался город, среди домов которого продолжали спать ночные тени.
Узнал я водителя, когда он выставлял свой ястребиный профиль и лаял на рыжего правдолюбца. Как не узнать. Вчерашний остроносый.
Я не испугался. Нас пятнадцать неудачников. Ерусалимцы не станут при стольких иногородцах открыто расправляться со мной. Выкручусь.
Мимо потянулись железнодорожные составы, показался вокзал. Сюда-то мне и надо, только… РОСТО находится в центре города. Мы мчались параллельно станции в сторону завода.
– Слышь, мне кажется, нас везут не в РОСТО, – сказал я рыжему.
Он пристально смотрел в окно и не слышал меня. Лицо его сделалось серым, как утро, губы тряслись. В руках он держал пистолет Марголина.
«Неужели?» – подумал я, и шея вопросительно отозвалась болью.
По салону автобуса пронёсся перезвон оружейных затворов. У одних безработных появились в руках пистолеты Макарова, у других ТТ, а трое достали из-под сидений автоматы Калашникова. У меня в кармане стыл кастет. Если больше нечем, им можно открывать пиво.
– Чай, не дурак, сообразишь пригнуть голову, когда нарвёмся на засаду? – повернулся ко мне рыжий. – Не ссы.
В это время окно, рядом с которым я сидел, усеяла паутина трещин. Что-то звучно стукнулось о потолок, а затем в проход между сидениями упала ляпушка тусклого металла. Свинцовый сердечник пули.
– Откуда? Откуда? – оживились парни.
– Из-под снегочиста! Пиздец, мудаки. Со ста метров из какой-то пукалки.
Все заржали и заржал водитель.
– А я говорил Абрамычу, что незачем целый взвод посылать, – протявкал он. – Доносила же разведка, что они на ночь мутят нападение. Сегодня отсыпаются, бляди.
– Массовка, Дим, – возразил водителю рыжий. – Клиент-то у нас мнительный.
– Да ну перестань! – огрызнулся остроносый. – Давно бы взяли этого обоссыху в охапку и привезли. Маскарад ещё устраивать, деньгами сорить. Сколько вчера заплатили биржевой бабе-то?
– Не получилось бы с биржей, повезли б силком. Чего болтать! Впереди отворились заводские ворота.
– Вот ты и дома! – подмигнул мне рыжий. – Кстати, куда я тебе попал? В шею, что ли?
Я едва не выбил зубы о поручень, настолько резко затормозил автобус, въехав за ворота.
– Димон, ты достал лихачить! – загалдели парни.
– Когда-нибудь точно поубиваешь нас.
– Выпендрёжник.
Рыжий убрал пистолет за пазуху и протянул мне руку:
– Будем знакомы. Я Сашка. Вылазь, не съедим.
– Чёрт вас знает, – буркнул я, пожимая маленькую руку.
Автобус стоял посреди вертолётной площадки. Об этом я догадался, потому что на вычищенном от снега асфальте желтела круглая маркировка с большой буквой «Н» в центре. Видел раньше такие в кино.
– Эй, на КПП! – крикнул рыжий Сашка в сторону двухэтажного здания, примыкавшего к воротам. – Где Абрамыч?
Из дверей вышел седой мужичок в военной
– Наверное, где-нибудь.
– Так свяжись, доложи, что мы вернулись. Фиг ли он нас не встречает! – выругался Сашка. – Мы под пулями рисковали. Этого, наконец-то, привезли… А Ксюха где?
Я вздрогнул.
– Наверное, тоже где-нибудь, – предположил мужичок.
– Надо же, какая змея, хуже Абрамыча, – покачал головой Сашка. – Мы под пулями…
– Приехали! – раздался писклявый голос Ксюхи.
Я остекленел. Ударь меня кто-либо в этот момент – и я покрылся бы трещинами, как пробитое пулей окно.
Неузнаваемая Ксюха бежала со стороны мрачного железного ангара. На ней была чёрная униформа и грозные армейские ботинки. На бедре висела пистолетная кобура.
– Приветище! – взвизгнула она, подбежав ко мне, косая от радости.
– Доброе утро, – гулко, будто в трёхлитровую банку, пробубнил я.
– Ты их стесняешься, что ли? – показала Ксюха рукой на парней. – Они все дураки, не стесняйся.
– Сама-то… – процедил Сашка.
– Что? – Ксюха презрительно сморщилась. – У меня теперь есть Ваня. Будете обижать меня, он вам головы оторвёт. Да, Вань?
Я опустил глаза и скрипнул зубами.
– Кстати, бойцы, – Ксюха притопнула ногой, – вы сегодня завтракали?
– Когда бы нам? Мы полпятого уехал и, – проворчал Сашка.
– Шагом марш в столовую! – скомандовала она. – Автобус, Дим, можешь потом в ангар загнать. Иди, ешь. Все молодцы!
– Натыкать бы тебя носом, – бросил мне Дима.
Через минуту площадка опустела.
– Давай, рассказывай теперь ты, – грозно уставилась на меня Ксюха. – Почему сбежал тогда? Почему спрятался? Тебе жэдэшники наболтали про меня? Я ничего не понимаю.
– Ксюш, это не тебе, а мне непонятно, – возразил я, разглядывая золотую бляху на её портупее. – Кто ты? Кто они? Что вы творите?
– Фу, долго рассказывать! – Ксюха неожиданно обежала меня и запрыгнула ко мне на спину. – Но, лошадка! Вон туда! – и показала рукой, куда ехать.
Я бесцеремонно стряхнул её с себя, рявкнув:
– Хватит надо мной издеваться, мерзавка!
– Оёёй! – передразнила Ксюха и двинула меня коленкой под зад. – Ладно, пойдём в столовую, там поговорим. Ах, да! – она хлопнула себя ладонью по лбу. – Забыла спросить. Мобильник есть с собой?
– Нету, – процедил я, красный от стыда.
– Вот и прекрасно, а то у нас телефоны запрещены. Используем только при выездах.
По пути к столовой она пыталась подлизаться ко мне, развеселить. Ставила подножки, била локтем и присматривалась, смеюсь ли. Из-за неё у меня не получалось сосредоточиться, чтобы запомнить дорогу. Я сжимал зубы и глядел под ноги, отмечая, что снег был вычищен с армейским тщанием.
– Курить-то хоть у вас здесь можно? – спросил я.
– Только в отведённых местах, – Ксюха толкнула меня плечом. – Абрамыч заклюёт, если увидит.
– Абрамыч какой-то… Хорошие-то люди у вас вообще есть?
Ксюха задумалась, перестала дурачиться и смущённо ответила:
– Я хорошая.
Столовая имела минимум армейских благ: хлорированный простор, ряды столов, окно раздачи и окно мойки. Ксюха взяла меня за руку и отвела в дальний угол, подальше от компании недавних безработных, которые расположились рядом с раздачей.
– Раздевайся, мёрзлик. Ишь, навьючился, – бурчала Ксюха, стаскивая с меня пуховик. – Кидай всё на лавочку, у нас нет раздевалки. Тебе чего принести? Кефир?
– Кофе. Но не такой крепкий, как раньше.
– Кури, – она поставила передо мной солонку, предварительно высыпав соль на пол. – Абрамыч облезет.
Один, и закурив, я рассматривал то, что сначала не увидел. Одна из стен была покрыта старой советской живописью, изображавшей молотобойца, который выбивал кувалдой фонтаны искр из пустой наковальни. Лицо его было адски красным, глаза – разбойничьи, а челюсть своими размерами превосходила наковальню. Над головой молотобойца сиял алыми буквами забавный лозунг: «Каред хо ашляй – не размышляй!» Стена местами имела сколы и темные подпалины – свидетельство погрома двадцатилетней давности.
– Хватит картинки смотреть. Помоги, – Ксюха несла гружённый тарелками поднос.
– На каком это языке написано? – спросил я, помогая. – На цыганском?
– Хе! На ангельском, – хмыкнула она. – Идиотский язык. Триста букв, из них возможно выговорить пятьдесят. Остальные произносятся дыханием, паузами, стоном… Не спрашивай ерунду! Давай есть.
– Шутишь?
– Почему? Я этот язык с десяти лет учу. После первых уроков блевала и кровью харкала. У людей гортань под него не приспособлена.
Себе Ксюха поставила жареную картошку, стейк, винегрет, креветки, сочни, чай. Мне – кофе. Всё в солдатской пластмассовой посуде, и креветки тоже.
– Многовато для завтрака, – заметил я.
– Завтрак был два часа назад, – оправдалась она, нападая на картошку.
В другом конце столовой хохотали над поездкой и над слепой пулей, которая, вообще-то, могла пробить мне висок.
– И что означает «каред хо…», как там дальше? – я постарался добавить в голос ехидства. – Продолжай врать. У тебя интересно получается.
– Почему врать? – Ксюха хватала шипящий стейк пальцами, обжигалась и яростно дула. – Этот язык на другие языки не переводится… ффуу, ффуу!.. На нём говорят о вещах, которые не для человеческого ума… ффуу!.. В лозунге достаточно усвоить слова «не размышляй». Долби по наковальне, и будешь молодец… ффуу!.. Спросил бы лучше меня о том, как ты, мол, Ксюш, без меня, не страдала ли.
– Ты зачем меня дуришь? Откуда ты набралась всякой чепухи? У меня ум за разум заходит.
– Ну ладно, негодник, – гнула Ксюха своё. – Не хочешь знать, как я мучилась, тогда я опять спрошу: почему убежал и бросил меня? – она вцепилась зубами в мясо и зафырчала.
– Потому что слышал, как ты докладывала обо мне по телефону. Довольна?
– Глюпый! Глюпый! Гоячо! – она, наконец, откусила от стейка и теперь перекатывала во рту раскалённый кусок. – Я зе сюдя, в Стаый Еюсялийск докьядыала.
– Старый Ерусалимск – это завод?
– Ага.
– Значит, будь добра, объясни, чем Старый лучше Нового?
– Ысем!
– Чем же?
– Тям щейти, а у няс айгелы.
– Черти? Ангелы?
Я провёл рукавом по лбу. Догадался, что попал в сердце огромной секты, и Ксюха одна из жертв.
– Ксюш, если хочешь знать, я ехал сегодня, чтобы найти и забрать тебя из Ерусалимска. Собирайся, а? По пути расскажешь мне о чертях и об ангелах. Считай, что я делаю тебе предложение. Согласна быть моей женой?
– Ня, – она вынула из нарукавного кармана устройство, похожее на офтальмологические очки.
Я взял, повертел. Да, очки. Но громоздкие, как бинокль. Их оправа и заушники были металлические, и в каждом окуляре содержалось по нескольку круглых линз. Справа, рядом с душкой, торчал симпатичный рычажок.
– Наж… нажми, – с трудом выговорила Ксюха, проглотив мясо непрожёванным.
Я надавил на рычажок, и линзы веером выскочили из окуляров. По пять штук с каждой стороны.
– Поставь на третье поколение.
– Мм?
– Заправь, говорю, третьи по счёту линзы, а остальные пусть торчат.
– Понимаю, что какая-то шутка, но раз просишь… – вздохнул я.
– Защёлкнул? Надави до щелчка. Так. Надевай, но смотри, не разбей. Они одни.
– И ты будешь смеяться, да?
– Не буду, честно.
– Эх…
На лице Ксюхи росла короткая серая шерсть… Из-под носа свисали усы в виде тонких крысиных хвостов. Подбородок отсутствовал, и на его месте беспокойно двигался синий язык, усеянный тысячью мелких зубов.
Я спиной вперёд выпрыгнул из-за стола и врезался в стену. Очки слетели с меня и едва не разбились об пол, но я машинально поймал их.
– Аккуратно! – взвизгнула Ксюха.
Она сидела обычная. Красивая и с торчащими ушами.
– Вы что там, подрались? – крикнул рыжий Сашка.
– Нет, он в очки посмотрел, – откликнулась Ксюха.
В столовой грянул хохот.
– Ты себя голодную показала?
– Что я, зверюга? Я картошки сначала съела, а то бы он поседел. И не смейтесь. Ты, Дим, тоже смеёшься? Забыл, как от меня под столами прятался?
Ксюха подошла ко мне, улыбнулась, протянула руку.
– Вернись, сядь, – сказала нежно. – Не бойся.
Я жался мокрой спиной к стене и высматривал короткий путь к выходу.
– Не бежать ли надумал? Прямо, как маленький, – она тронула меня за локоть. – Пойдём, я покажу тебе совсем другое.
Мы снова сели.
– Электроники в них нет, одна механика, – пробормотал я, поворачивая очки в трясущихся руках. – Три-дэ никак не может быть спрятано. Что за фокус?
– Не мешай мне пока, – попросила Ксюха, принимаясь черпать из тарелок ложкой.
– Мой Буян так ест, – робко заметил я.
У неё не убиралось, падало изо рта на стол, и она, чтобы помочь себе, по-революционному била себя кулаком в грудь.
Остались креветки. Ксюха устало посмотрела на них, поводила над ними пальцами и, сказав:
– Вот ещё чистить, – стала забрасывать их в рот и жевать вместе с панцирями и щупальцами.
Хруст стоял отвратительный.
– Тьфу, гадость! – сплёвывала она на пол. – Готовься смотреть ещё раз. И сиди на попе ровно.
Озноб лизнул меня вдоль спины холодным, скользким языком. Не выпуская из пальцев заушники, я снова водрузил очки на нос.
В столовой наступила черным-чёрная ночь, и в воздухе повисли созвездия. Ксюха исчезла.
Я поднял руку, чтобы потрогать Большую Медведицу, которая висела в метре от меня, и в это время кто-то маленький и живой пролетел перед моим лицом.
Шустрый воробей с человеческими ушами вместо крыльев – тот, которого я видел во сне после первой встречи с Ксюхой, – гонялся за звездами, как за мошкарой. Из-за него созвездия рассыпались, и звёзды, каждая сама за себя, трусливо петляли, спасаясь от прожорливого клюва.
– Ксюха, признайся, что в моей чашке были галлюциногены, – произнёс я в темноту.
Воробей испугался моего голоса, замер на одном месте, подобно колибри, а затем вдруг спикировал вниз и с громким стуком разбился о стол.
Я прищурился, чтобы разглядеть жалкое тельце и увидел свой железный танк из далёкого, немого детства. Взял его. На ощупь он оказался мягким, тёплым и не по размерам большим. Снял очки – держу Ксюхину руку.
– Ну? – улыбнулась Ксюха. – Что видел?
– Звёзды, воробья с ушами и танк, – ответил я, сожмурив глаза, обожжённые светом.
Ксюха захохотала.
– Ой, до чего испорченный! Ты должен был увидеть ангела! – она глубоко вздохнула и благодаря этому избавилась от смеха. – Говорится же: каждый видит в меру своей испорченности. Так и ты. Ничего лучше детских картинок не померещилось. Ой, негоден ты пока. Но не переживай, я тебя исправлю.