Капитал (сборник)
Шрифт:
Под молотобойцем пряталась низкая дверца, которую я не заметил утром. В неё-то мы и забежали.
– Это обеденный кабинет Уралова, – пояснила Ксюха. – Сюда кроме него никто не входит. Будь спокоен.
– И ты у всех на глазах затащила меня, чужака?
– Пусть только кто слово скажет – я устрою.
В крохотном помещении умещались стол, покрытый пошлой клеёнкой с котятами, корявый стул, достойный того, чтобы вворачивать с него лампочки, не снимая обувь, и квадратный буфет, красное место которому в
– Он коньяк любит, – Ксюха достала бутылку армянского «Nairi», – а мы, будто нелюди, водку пьём.
– Зря ты жалуешься, Ксюш, – возразил я. – По-моему, вы живёте, как у Христа за пазухой. При этом, если не ошибаюсь, Уралов в одиночку содержит вас.
– Не обращай внимания, я просто сильно злая, – Ксюха выудила из буфета два круглых, как дураки, бокала. – Даже сытость не помогает. Это, кстати, странно…
– Из-за чего злая?
– Да так, – она шмыгнула носом.
– Говори, про какую пакость я ещё не знаю.
Ксюха через края разлила коньяк и замарала клеёнку.
– Отвечай.
– Сначала выпьем. За встречу!
Мы осторожно, будто нас могли услышать за бушующей музыкой, чокнулись и сделали по быстрому глотку.
– Только Абрамычу не говори, – Ксюхины глаза нехорошо блеснули. – Он подстраховщик и ссыкун, а фиг ли скрывать!
– Ну?
– Ты правильно назвал себя осеменителем. Завтра тебе идти к Ольге, а потом к десяти другим. Или двадцати. И к здоровым тёткам в том числе.
Я упал на единственный стул.
– Кроме чистого, золотого капитала мы плодим капитал серебряный, – говорила Ксюха. – Старые осеменители, – у нас их четверо, – сделали своё дело. Дети ж должны быть от разных отцов, и не только Ураловские. Другим женщинам тоже надо оздоровлять потомство.
Она замолчала. В дверь билась музыка. Коньяк в моей руке чувствовал мой пульс и вздрагивал мелкой рябью.
– Отныне ты знаешь все свои обязанности, – Ксюха кисло улыбнулась. – Могу я, по-твоему, чуток приревновать? Имею право?
– Чуток? Пожалуй, ты имеешь право пристрелить меня.
– Думала. Но получится, что ни себе ни людям.
– Догадываюсь, что со взрослыми дамами придётся не по разу, – я махнул в себя весь бокал. – Хух! Всё-таки возраст.
– Может быть, год будешь трудиться или дольше.
– С другой стороны, – я потянулся до хруста в спине и стуле, – работа интересная…
– Свинья! – Ксюха жарко покраснела.
– И от вашего завода смогу отлынивать. Скажу, устал, силы нужны. Никто не поспорит. Да я здесь устроюсь, как граф! Довольно патриотизма, пора жить в своё удовольствие.
– Свинья! – Ксюха подпрыгнула, выказав родство с командиром роты ангельского легиона. – Ты мне первой сделаешь ребёнка! Прямо сейчас!
– Мы же раньше…
– Я предохранялась.
– Сразу бы и проверили. Чего тянули?
– До тебя Сашка семерых проверял, и всякий раз точно в голову. С тобой решили не спешить.
– Неужто я бессмертный?
– Захотел! Со второго-третьего выстрела тебя можно убить. И не заговаривай меня! Я хочу раньше уралихи…
Ксюха легла грудью на стол, выпятила зад, и в это время оборвалась музыка.
– Не мешаем друг другу! Строимся по взводам! – заполонил столовую голос Абрамыча. – Первый взвод, шагом марш на выход! Второй взвод…
– Нападение, – сказала Ксюха, выпрямляясь. – Что-то они рано сегодня. До полуночи ещё час. Не к добру.
Мы вышли.
Абрамыч, размахивая рацией, строил женщин:
– Курицы, бля! Завтра строевую подготовку вам устрою. Уралова, ты-то! Ты-то! Вставай в конец, если не помнишь своего места. На выход, пизды!
– Абрамыч! – позвала Ксюха.
– Вы здесь? – он подпрыгнул выше обычного. – Я ёбну вас обоих, ей-богу! Ксюша, блудня, бери Ваньку и бегом на седьмой участок!
– Штурмуют ворота, – шипела в его руке рация, – как большевики Зимний.
5. Боевое крещение
Седьмой участок тянулся вдоль парка.
– Абрамыч специально послал нас сюда, – тихо, одним паром изо рта, говорила Ксюха. – Никогда здесь не назначалось усиление.
Ворота теперь находились в километре от нас, в противоположном конце звезды. Там мягко ухала стрельба, и, казалось, что наступил Новый год, народ радуется, пускает салюты, а мы, двое, никем не позваны.
По одну сторону от нас спал парк. Сосны сквозь сон скрипуче всхлипывали и качали заиндевевшими шевелюрами. Черный мороз кусал их.
По другую сторону возвышалась безразличная к холоду бетонная стена.
– За ней чистое поле, – поучала Ксюха. – Оно хорошо просматривается часовым. Никто не полезет, а если и полезет, то зря.
Мы шли друг за дружкой по узкой тропинке, Ксюха впереди. Во мне не осталось ни косточки, которая бы не промёрзла до хрустального звона.
Раза три мы проходили мимо вышки, и Ксюха приветственно взмахивала рукой часовому. Тот не отвечал ей, молодец. Нёс службу согласно уставу, «ни на что не отвлекаясь».
– Нет, не представляю жизни у вас, – бубнил я в поднятый ворот. – Шутки шутками, но не представляю. Странные вы.
– Привыкнешь, понравится, – густо парила Ксюха. – У нас весело. Много праздников, много вольностей. Много любви. Больше, чем в обычной жизни.
– За любовь отвечают осеменители?
– При чём тут они? У нас мальчики с мальчиками, девочки с девочками.
Моя нога соскользнула с тропинки, и я рухнул лицом в сугроб. Руки остались в карманах.
– Повтори, – сплюнув снег, прохрипел я.