Капитан Брамы
Шрифт:
Двинулись и мы в сторону вершины и леса. Шли молча. Каждый из нас, за исключением разве что стража, пережил духовное потрясение. Ушла душевная муть, а с ней множество вопросов. И воцарились тишина и безмолвие.
Мне вдруг ярко вспомнилась ощущение всецелого покоя, что я пережил на кухне в Черноморке. И даже не вспомнилось; я заново, в какие-то секунды, прожил тот момент, еще более глубоко почувствовал то состояние.
Пережитое на черноморской кухоньке слилось со здешним безмолвием, образовывая как бы законченную ткань. Исчезло чувство
Кромка леса неуклонно приближалась. Вокруг становилось все больше и больше синих, лотосоподобных цветов. Наконец, они были всюду, мы подошли к верхней границе луга.
Цветы издавали тонкий, окрыляющий душу аромат, наподобие фимиама, и мелодично, не хаотично, а подчиняясь какому-то своему ритму, звенели. Я все же не удержался и прервал безмолвие:
— Что это за цветы? — обратился я к Пестрому.
— Это, — с готовностью отозвался страж, — это илиу… илиу… — страж сбивался на птичий язык — иллиу-у-у…
— Илиунурии, — ответил за него Капитан.
— Да, правильно, илиунурии, — воскликнул Пестрый. — Пожалуй, так ближе всего на вашем языке.
— Красиво, — сказал я. И несколько раз про себя повторил, наслаждаясь мысленно словом — илиунурии, илиунурии…
Вошли в лес.
Да, это, пожалуй, был все же больше лес, чем сад. Но лес необычный.
Тополя, дубы, клены, березы и другие лесные деревья цвели, подобно яблоням и сливам. Стройные красавицы березы стояли в белых цветках, словно абрикосы. Могучие тополя были усеяны фиолетовыми цветами. Дубы полыхали ярким красным цветом, а на кленах был небесно синий наряд.
Не меньше цветов поразила величественная царственность деревьев. Их непорочность. Каждое дерево было глубоко неповторимым, наделенным душой (еще пару дней назад я бы подверг сильному сомнению мысль о наличии у деревьев души). Казалось, что каждое дерево внимательно и с интересом наблюдает за нами.
— Как в раю, — сказал отец Иван. Его голос мелодично зазвенел среди деревьев, как это было и в лесу у реки; но только теперь деревья откликнулось на слова, повторили их по-своему.
— С юных лет мечтаю попасть в рай, — продолжил отец Иван. — Дима помнит, как я Кораном увлекся. Там так живописно и материалистично о рае говорится — чудесные напитки, волоокие девственницы, сочная зелень, много воды…
— И рабочие в чистых непятнаемых и нервущихся спецовках и касках строят просторные жилища для будущих небожителей, — дополнил я отца Ивана.
— Ах, вот ты о чем. Вспомнил картинку из иеговисткого журнала, что я тебе тогда показывал. — И отец Иван весело захохотал. Засмеялся и я. А вместе с нами засмеялся весь лес.
Пестрый обернулся на наш смех:
— Я счастлив, что вы смеетесь, друзья-человеки, — сказал он. — Оставьте свою тревогу и страхи. Отдыхайте.
— Да, — отсмеявшись, согласился отец Иван. — Пожалуй, меня впервые за долгое время покинула тревога. Беспокойные мысли… Как будет, так будет. На Все Воля Божья.
— Но скажи честно, друг Пестрый, это рай, или еще нет? Ну, может не сам еще рай, а его самая окраинка? О которой, возможно, и говорит Коран. Место, где материальные предметы освящены, но еще не перешли в чисто духовные понятия. Или что-то в этом роде. Вот… Так это рай, или нет?
— Рай-у, — удивился Пестрый, — что такое рай-у?
— Место, где благие видят Воскресшего лицом к лицу, — пояснил Капитан. — Благословленная земля.
— Тогда здесь не рай-у, — сказал Пестрый, — это за морем. А здесь… понимаю, этот мир кажется благим, в сравнение с вашим. Так потому, что мы меньше вас склонны ко злу.
— Да, мы тоже, бывает, спорим. И даже иногда не узнаем друг друга. Но мы никогда не копим друг на друга злобу. Не убиваем и не пытаем.
— Еще, мы медлительней вас. Мы дольше живем и гораздо лучше помним. Мы никогда не забываем о мире за морем. А здесь мы лишь пытаемся воссоздать это воспоминание. Но это всего лишь отражение этого, как ты сказал, друг, рай-у.
— Пусть будет отражение, — согласился отец Иван. — Уже одно отражение рая, много больше того, что мы заслуживаем. Так, Дима?
Я молча кивнул головой.
Ужин со стражами
Дорога привела нас к небольшому пруду с фонтаном. Фонтан бил прямо из огромного цветка иллиунурии, искусно вырезанного из полупрозрачного темно-зеленого камня.
От пруда, веером, расходились и сходились многочисленные тропинки. Вдоль тропинок росли очень необычные кусты; каким-то непонятным образом они становились скамейками, куполообразными навесами и беседками. А потом обратно кустами.
Сразу за фонтаном была просторная поляна; на ее противоположной стороне виднелось необычное здание. По фасаду оно напоминало небольшой средневековый замок, с многочисленными башенками и куполками.
За башенками и куполами возвышался гигантский сферический купол, серебристый и полупрозрачный, как арка, сквозь которую мы шли. Над куполом вращалось огромное «веретено», бесшумно разбрызгивая ослепительные солнечные «зайчики».
Между зданием и фонтаном мы столкнулись со стражами. Увидев нас, стражи почти бегом устремились к нам.
— Фью-ию! — громко воскликнул высокий, как Белодрев, страж в таком же, как и у Белодрева одеянии, только серебристого цвета.
Я сразу мысленно окрестил его Серебряным.
Серебряный первым добежал до нас и низко поклонился. У него была длинная серебристая борода, причудливые брови — тонкие, изогнутые, идущие чуть ли не вокруг глаз, как очки. И прищуренные, смеющиеся глаза.
— Приветствую вас, друзья-человеки, наконец-то вы у нас, — сказал нам Серебреный приятным, вполне человеческим голосом.