Капитан Филибер
Шрифт:
Он смотрел по-хозяйски, ибо Ему нечего было бояться. Бабочка-пылинка распростерла железные крыла над покорной землей. Даже всепобеждающая Гамадрила замерла в очередном горизонтальном прыжке, взвыв от зависти. Еще бы! Он, не взявший в Свой Мир ничего, кроме карманного «маузера», теперь со звенящих высот глядел на дело собственных рук и собственного разума. «Река Времен в своем стремлении…» Бурли, река, выходи из берегов! Прыгай, Гамадрила, выше прыгай, все равно не перепрыгнешь!
Зась!
Даже отсюда, с высоты отогнанных Его волей облаков, были заметны перемены. В привычной, расписанной
Стал иным и Ростов — тоже обреченный, тоже почти брошенный. Вожди «добровольцев» еще не знали, что прежней Истории нет. Они готовились к походу — к тому единственному, Ледяному. Теперь с ними не было казаков, даже малой горсти, что пошла с Корниловым в истинной реальности. Но не было и Автономова, их страшного врага, остановившего «добровольцев» возле Екатеринодара. Теперь красный главком вел свои эшелоны к станции Морозовской, чтобы оттуда нанести смертельный удар не желавшим сдаваться донцам. Но навстречу ему уже спешили Зуавы вместе с ростовскими добровольцами.
Река изменила течение свое. Война изменила течение свое.
А потом Он стал смотреть на людей — просто так, из любопытства. Он увидел Ольгу Станиславовну Кленович, странную девушку, которую теперь называл Сашей, и понял, что волноваться незачем. Она не уйдет с Корниловым в бессмысленный и страшный поход за Синей Птицей Смерти. Поезд мчал посланницу Алексеева на север, к одному из полустанков, где устроил свой временный штаб ушастый Кибальчиш. Василий Чернецов не даст в обиду невесту капитана Филибера. Лично встретит, осторожно коснется губами руки, напоит чаем, отведет отдельное купе в случайно уцелевшем вагоне первого класса. Она тоже не будет спать этой ночью, тоже станет смотреть в близкое черное небо, проступающее сквозь истаявший металл.
Пора было уходить, возвращая Миру его свободу, но Он не удержался — и поглядел на юг, на темный почти неразличимый Новочеркасск. Замер. Лицо — человеческое, еще живое. Это лицо он помнил — недвижное, сумрачное, с неаккуратной щеточкой седеющих усов.
Алексей Максимович Каледин. Не погибший, но помнящий свою смерть.
И тут Он понял, что всех троих: девушку, отважного партизана, мрачного Командора — связывает одно и то же. Вода вышедшей из берегов Реки Времен плеснула на них. Живая? Мертвая?
Ему показалось, что ответ очень прост. Он прислушался к Себе, но не успел. Исчезло небо, задернувшись железной завесью, заиндевевшее оконное стекло скрыло серую ночную степь, в ушли ударил грохот вагонных колес…
Нет, не грохот — смех. Мир, вновь ставший Самим Собой, смеялся над самонадеянным Творцом.
Подошвы коснулись земли, и я чуть не скользнул вниз, с невысокой насыпи. Не рассчитал, тело вспомнило вес автомата («Отделения, к машине!»), среагировало, но, «мосинка» со штыком оказалась не в пример тяжелее. Выпрямился, чертыхнулся сквозь зубы. Хорошее начало, добро еще на ногах устоял…
— Господин полковник!
Справившись с неподъемной винтовкой, я все-таки решился и заскользил по склону, чтобы не мешать выгрузке. Двери настежь — приехали. Морозовская, сэр!
…За серой дымкой утреннего тумана над заснеженным полем. Ориентир — солнце, вправо два. Розовое пятно поздней зари, легкий пар изо рта, вкус недопитого кофе, ноющая боль в висках. А еще говорят, «Шустов» и похмелье — две вещи несовместные…
— Господин полковник! Ваше высокоблагородие!..
Найдите вы полковника, наконец! Ни порядка, ни… Стоп! Полковник — это же…
— Ваше высокоблагородие! Возле насыпи обнаружены неизвестные люди. С оружием. Спрашивают капитана Филибера. Насколько я понимаю…
Незнакомый молоденький поручик из ростовского отряда. Докладывает с видом Индиана Джонса. Сюприи-и-из! Только тормознули, только из вагонов высыпали — и на тебе, артефакт. На сером снегу волкам приманка: пять офицеров, консервов банка…
— Ведите!
Скользота под ногами, иней на башлыке, винтовка-зараза оттягивает плечо. Ну почему Государь не повелел принять на вооружение систему Нагана? Все-таки полегче будет.
…А ты популярен, Филибер, прямо Гамадрила какая-то! Не иначе Автономов привет передает…
— Вот…
«Вот» — неподалеку от насыпи, возле старого, забитого досками, колодца. Штыки против штыков. Тугими затворами патроны вдвинь!.. Слегка растерянные ростовчане, несколько Зуавов, но тоже незнакомых, из недавних новобранцев — и два десятка хмурых парней. Плечо к плечу, штык к штыку. Пулемет на треноге. «Кольт-Браунинг», мамма миа!..
— Господин полковник, они говорят…
Мало ли что говорят! Главное, кто «они». Лица под шапками, башлыки под самый нос, только у того, который впереди и без винтовки, знакомая бескозырка. И бушлат приметный. Неужели…
— Старший комендор Николай Хватков! Товарищ Кайгородов, привел 2-ю роту. В наличие — двадцать один человек, раненых нет, больных нет.
Комендор подбрасывает ладонь к бескозырке. Штыки медленно опускаются. Внезапно над строем взмывает знакомый значок. Красный.
Вот даже как…
Подхожу ближе, всматриваюсь в лица. Узнаю. Почти все — еще с Лихачевки, с первого боя. Гвардия!
Смотрю на огромное красное солнце, не спеша поднимающееся над стылой степью. «Много дней, веря в чудеса, Сюзанна ждет…» А я уже не верил! «Целься в грудь, маленький зуав, кричи „Ура!“…»