Капитан Филибер

Валентинов Андрей

Черно, совсем черно.

Даже песни исчезли — привычные, сопровождавшие его всюду, не дававшие забыть о собственном имени, о покинутом Времени — неуютном, но родном, о своем собственном «я». «Загорится жизнь в лампочке электричеством, прозвенит колесом по листам металлическим…» Слова уходили, с тихим шелестом исчезала музыка. «Не настоящее…» Отчего же? Вот оно — настоящее — черный туннель, хрипящий мотоцикл, неверная память. Бабочке Брэдбери приснилась, что она — Мир, Миру приснилось…

Черно, совсем черно.

Тьма.

И

когда он потерял надежду, снизил скорость и понял, что белый мир ушел навсегда, чернота наконец-то расступилась. Не ради солнца и света — ради белесого неверного огня. Тьма разверзлась, сквозь рваную прореху на него, на возомнившую о себе бабочку, взглянул мертвец. Без злобы, без радости, без сочувствия. Если и было что в недвижном тяжелом взгляде, то лишь усталость. Последняя, прощальная, гирей висящая на руке, подносящей пистолет к сердцу.

Он видел этого человека живым, видел мертвым. Не удивился. Понял.

Алексей Максимович Каледин не был дезертиром. Донской Атаман боролся до конца. Пуля, пробившая грудь, была тем последним, что вождь мог еще сделать в этой жизни.

Мертвец глядел, не мигая. Тьма обрела объем, загустела, останавливая бессильную технику. Мир-туннель пружинил, обволакивал, не пускал. Он вновь нажал на газ, «Harley-Davidson» прыгнул, ударил передним колесом в черную завесу…

Мир-хаос, Мир-циферблат, Мир-туннель. С бабочкой играли, меняя маски и личины. Но игры заканчивались. Мир-мертвец холодно глядел на заблудившегося в темноте непрошеного гостя.

Черно.

* * *

— Ждать здесь! К мотоциклу не подходить, будем стрелять.

Три штыка, револьвер. Не поспоришь.

— Курить хоть можно?

Молчание. Штыки медленно движутся — вверх-вниз, вверх-вниз… А если запретят?

— Курите. Но не пытайтесь достать оружие.

Вот спасибо!

Отвернулся, извлек папиросу с заветной ваткой в мундштуке. Все-таки хорошо быть генералом! Только намекнул адъютанту Богаевского — сразу же десять коробок «Salve» принесли. В магазинах не купишь, после двух месяцев Брундулякова ханства на табачных прилавках — шаром покати. Полковники, и те махрой давятся.

Щелк!

Офицерский патруль — три «прапора» с «мосинками», капитан с револьвером на витом шнуре. Хмурые, злые. Удостоверение о пяти печатях с подписями обоих Богаевских изучали минут десять, только тогда разрешили двинуться с места. К мотоциклу не подпустили (пулемет!), карабин забрали.

…И по званию не называют! Зачем, спрашивается, погоны надевал? Обидно даже. Самое время возмутиться. Станица Егорлыцкая — не просто Дон, но и зона ответственности нашей оперативной группы. Однако штыки звали к сдержанности. Для этих хмурых парней — даже Чернецов не фигура.

Добровольческая армия. Рано я их похоронил!

Сколько именно недобитков Марков сумел вывести из-под Екатеринодара, никто толком не знал. Не больше двух тысяч — точно. Остатки Кубанской

армии вместе с членами Рады ушли на юго-восток, к Тереку, полковник Кутепов с сотней офицеров неделю назад объявился в Новочеркасске — не сошелся характером с новым Главкомом, отказавшимся делить власть умершего Алексеева.

Кто остался?

С Донским правительством Марков в переговоры не вступал, однако сразу же потребовал продовольственные пайки и огнеприпасы. Богаевский пожал плечами, выслал кое-что из съестного. Оружия не дал — арсеналы были почти пусты. Толку же от Марковского воинства оказалось чуть — на фронт против Антонова не просились, с близкой Кубанью старались не задираться. И с чем задираться? Горстка — хоть и очень злобная.

В Атаманском дворце на воскресших «добровольцев» смотрели, как на надоедливых призраков. Корнилов, Алексеев — это было давнее Прошлое, присыпанное снегом Сельских степей и кровавой пылью Новочеркасского штурма. Марков с его амбициями никого уже не интересовал. Даже Дроздовский, узнав о смерти вождей Добрармии, предпочел осесть на Дону. Единственным человеком, все еще помнившим о «белой гвардии», был я. И вот вам благодарность…

— Господин генерал, правда, что в правительство Дона вошли большевики?

Капитан? Нет, голос молодой, наверняка один из прапорщиков.

Оборачиваться я не стал.

— Правда. Пост товарища министра внутренних дел предложен Дзержинскому. А Председателем Круга вместо Богаевского сделаем китайца. Надежный товарищ, из шанхайской секты «Неистовый кулак»…

А вдруг выстрелят?

— Это не смешно!..

Прапорщик? Да, но другой, голос еще моложе. Интересно, кто среди «добровольцев» такие слухи распускает? Уж не сам ли Сергей Леонидович? В подлости не замечен, зато горяч. Для него и Митрофан Богаевский — коммунист.

— Вы… Вы там, в Новочеркасске… Вы…

Уже третий. Стало быть, братцы Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф…

— Вы Россию предали!

Никак козлом называли? Дедушка, запиши в ЧОН! На полчасика, потом сам выпишусь.

Повернулся — медленно, неспешно. Оправил китель, щелкнул ногтем по Донскому кресту (номер пять!), завел руки за спину… А я еще грешил на «дроздов»! С нибелунгами наши сразу побратались, по медали каждому навесили, а те поклялись Тихий Дон до последней капли крови защищать. «Яссы и Дон — навеки вместе!»

Шагнул вперед. Штыки? Хрен с ними, напугали попа груздями!

— Знаете, что, мальчики? Я с вами даже спорить не буду. Просто мир делится на обоссанных неудачников — и на всех остальных. Мы — все остальные. Вопросы?

Молчат. Скалятся. Штыки вверх-вниз, вверх-вниз… И что дальше, поросята? Стрелять будете? Без шкуры остаться не боитесь — а заодно и без яиц? Штаб Чернецова в двадцати верстах.

— Хватит, господа, хватит! Господин генерал!.. Ваше превосходительство! Вы должны понять — нервы, усталость от похода, контузии…