Капитан госбезопасности. В марте сорокового
Шрифт:
– Да.
– Они нам очень досаждают сейчас на Западной Украине. Как могут мешают становлению там Советской власти. Нечего объяснять, какое стратегическое значение имеет для нас этот район. Он граничит с Германской Польшей. Немецкие шпионы, большинство из которых принадлежит к ОУН, просачиваются сквозь границу, как вода в дырявую лоханку. Так вот, капитан. У меня родилась одна оперативная комбинация, когда я прослушивал от Меркулова ваше личное дело. Вы идеально подходите на роль главного исполнителя. Разговор с вами утвердил меня в первоначальном мнении, вы должны справиться. Но вы мне скажите, вы чувствуете в себе силы заниматься сейчас работой? Или вам требуется отдых? Хотите, я вам устрою сегодня же отпуск. В Сухуми, в санаторий? Будете дышать настоящим кавказским воздухом. Ничто так не лечит, как воздух Кавказа, никакие пилюли и примочки. Ну как?
Интересно, что будет, если он откажется от немедленной работы,
– Я чувствую себя совершенно здоровым, Лаврентий Павлович. Более того, я уже устал от бездействия.
Шепелев, конечно, соврал, но где-то на одну вторую. От больничного безделья он действительно устал, но от курорта бы не отказался, сто лет уж не был. Поехал бы с радостью. Просто, чтобы отдышаться. Да и в коротких, ни к чему не обязывающих курортных романах есть своя особенная прелесть…
– Хорошо, – похоже, Берия и не ждал иного ответа. – Скоро… – Берия поглядел на часы, – через десять минут матч закончится, в ресторан набьются болельщики. Объявится и Меркулов. Я вас ему представлю. С ним будете дорабатывать детали и с теми людьми, с которыми он вас сведет. Но не сейчас, а потом будете дорабатывать, потому что прямо отсюда мы с вами едем к товарищу Сталину…
– К товарищу Сталину?!
– Так вы, капитан, и вызваны в Москву были потому, что вашими геройскими подвигами заинтересовался товарищ Сталин. Сегодня увидите нашего вождя…
Глава третья
Ворам законы писаны
Фридрих Вильгельм Канарис знал, что он – одно из немногих высокопоставленных лиц рейха, кто по-настоящему ненавидит евреев. [16]
И как это ни парадоксально, но он не одобрял их истребления. Высылать их из страны – да, его натура против этого не восставала, а вот геноцид вызывал у него отвращение, как и концлагеря, и газовые атаки. Начальник абвера вообще не одобрял нецивилизованные способы ведения войны. Он, привыкший всегда и во всем дотошно разбираться, в том числе и в складках собственного характера, привыкший выявлять происхождение, устанавливать причину и следствия, он понимал, откуда что взялось.
16
Именно Канарис предложил, чтобы евреи носили нашитую на одежду звезду Давида.
Он, Фридрих Вильгельм, сложился в личность, с которой вынужден будет жить и мириться до конца своих дней, в семье и во время учебы в Кильском императорском кадетском училище. Отец, директор рурского металлургического завода, с рождения сына мечтал, чтобы тот сделал военную карьеру, направлял его на этот путь и своего добился. Детство Вильгельма прошло среди книг по истории, где история представала как цепь знаменитых сражений, среди жизнеописаний великих полководцев, в играх с солдатиками, подаренных раньше других игрушек, среди парадов, на которые отец его постоянно возил, прошло в отцовских разговорах о том, что именно военные – цвет немецкой нации, нации героев. Да, он впитал в себя военно-романтические идеалы (сейчас он понимал, что именно таким словом лучше всего можно определить фундамент своего характера). Благородство на поле брани осталось для него достоинством воина. Свою натуру, когда тебе пятьдесят три года, уже не переделаешь под жестокие требования сегодняшнего дня.
Но что нельзя изменить, можно скрывать. Скажем, свое отношение к национал-социалистским методам. Что, что, а скрывать он умел. Он знал, что его за глаза называют «старым хитрым лисом», а штаб-квартиру абвера на Тирпицуфер 74/76 – «лисьей норой». Пусть так, он не против. И величия Германии он лично будет добиваться честной войной. В войне должны торжествовать милость и благородство побеждающих к побеждаемым – он никогда не отступит от этого своего убеждения.
Что касается евреев, то… Перед собой нужно быть честным… Первый любовный опыт сказывается на всей последующей жизни. Он впервые влюбился восемнадцатилетним кадетом, в девятьсот пятом, когда вырвался из-под утомившей родительской опеки и оказался вдали от дома, поменяв Аплербек [17] на Киль.
17
Местечко под Дортмундом.
На первом году учебы в императорском училище он влюбился. Она была удивительно хороша, эта дочь адвоката, Эльза. Он отдал ей весь пыл первой любви, превратился в ее пажа, в ее верного слугу, готового, стоит ей только пошевелить пальчиком, исполнить любую ее прихоть. А пажа за пажа и держат. Ничего удивительно – понимает он сейчас с высоты прожитых лет – что она полюбила не его, а невесть откуда появившегося сына оптового торговца шоколадками «Нестле». По фамилии то ли Розенблюм, то ли Розенкрейц. Тот, в отличие от Вильгельма, знающего толк разве в военной тактике и стратегии, знал, как нужно обходиться с барышнями того времени. Он читал ей наизусть модные стихи, сочинял стихи в ее честь, беседовал с ней о будущем психоанализа, о равноправии женщин – и быстро добился успеха.
Если сказать, что кадет Вильгельм Канарис переживал свою отставку – не сказать ничего. От самоубийства его тогда удержало лишь вовремя пришедшее из дома письмо. Напомнившее ему о близких и о том, что с ними станет, если он покончит с собой.
И того первого своего проигрыша, той ночи над заряженным револьвером он этим розенблюмам и розенбергам не простит никогда…
Да, он один из немногих, кто ненавидит евреев по-настоящему. Но он, в отличие от иных, не демонстрирует свою ненависть в показательных актах. Может быть, потому, что его не беспокоит, как незалеченная грыжа, нечистота своего происхождения. Ему незачем утаивать свою генеалогию, он может ей гордиться. Чего не скажешь о многих высокопоставленных лицах рейха. Ему ли, Канарису, этого не знать. А при необходимости сможет и доказать. О чем некоторые нацистские шишки подозревают, а Гейдрих так тот всё ищет, ищет. Ищет досье на себя, в котором хранятся доказательства его неарийского происхождения, его нечистоты по отцу. Ему надо очень постараться, чтобы найти, у него не получается и от бессилия и злобы он велел устроить тот дурацкий пожар в архиве. [18]
18
По поводу пожара в помещении Центрального архива абвера (подотдел «Ц») существует такое множество версий, что смешным и нелепым выглядит предположение о случайном возгорании из-за неисправной проводки или брошенного окурка.
Пользуясь редкой паузой посреди рабочего дня, начальник абвера вышел на террасу. Сделать глоток-другой свежего воздуха, посмотреть на Ландверканал. До очередного визитера есть еще минут десять, до визитера, которому он тоже уделит не больше десяти минут. Большего он не стоит. Этот… как его… украинский экстремист… Бандера! Да, Степан Бандера. Любитель террора.
Фридрих Вильгельм Канарис
Канарис не был сторонником актов диверсий, террора, саботажа в мирное время. Чего уж там сторонником, противником такого пустого расходования человеческих ресурсов он был. Результаты, которых можно добиться этими действиями, не стоили затрат на них. Допустим, диверсионная группа абвера-2 из пяти человек, год обучавшаяся на учебной базе (на что уходят немалые деньги), забрасывается на территорию противника. Скажем, в Галицию. Заброска требует усилий и опять же средств (экипировка, фальшивые документы, зачастую еще и авиационное топливо, парашюты). Группа вживается в местные условия, растворяется в населении, начинает действовать – для Советского Союза преодоление этого этапа можно уже считать удачей. И вот эта группа, допустим, минирует мост, взрывает его. Что же дальше? Да, нанесен ущерб, грузы не доставлены, пассажиры тоскуют на вокзалах, но время мирное и мост быстро восстанавливают. Тем более дело происходит в Советском Союзе, где для выполнения задания нагонят солдат и заключенных – те могут отстроить новый мост за ночь. А на поиски диверсантов бросают всю контрразведку края. Перетряхивают все вверх дном и, скорее всего, кого-нибудь из наследившей группы (а она не сможет не наследить) прихватят. И тот может выдать не только всю группу, но и тех, кого успеют к тому времени завербовать из местных жителей, а также, возможно, место хранения оружия и взрывчатки. Спрашивается, это приемлемая цена за какой-то мост?
Другое дело, если группа поднимет на воздух тот же мост, когда им прикажут, то есть за несколько часов до начала военного вторжения. И польза налицо, и мост восстановить труднее, если вообще возможно. И выйти на след группы просто не успеют, и она продолжит действовать с той же активностью. И второй мост возможен, и третий.
И как таких простых вещей может не понимать этот Бандера и эти его неугомонные соратники! Куда они спешат? Разве можно спешить на поезд, когда тот еще не подан из депо. Спеши не спеши, а все едино – не уедешь.