Капитан Хук
Шрифт:
Еще несколько секунд мне понадобилось, чтобы наконец освободить красотку с пышной грудью от верхней юбки, которая тут же отправилась на дно. Далее дело стало за чудовищным издевательством над женским телом – подъюбниками на атласных лентах, подвязываемых где-то сзади. Пришлось обплыть деву с другой стороны и освободить от остатков мешающей одежды. Корсаж и рукава все же весили не так, как нижняя часть платья. Поэтому я с легкостью всплыл вместе с ней в следующее мгновение. Вовремя, потому что воздух у меня заканчивался, а девица приходить в себя не спешила. И не подумала откашляться.
Плохо дело.
Выплюнул воду изо рта и лег на приливную волну, погреб одной рукой в сторону мола – каменной насыпи-волнореза, местами приспособленного для швартовки однопалубных судов. В чем-то мне все-таки повезло, ведь этим вечером должен был начаться отлив, и тогда нас могло бы с легкостью унести в море.
– Эй, красотка! – позвал ее я, пытаясь заставить прийти в себя. Глупо, конечно, но нервы мои изрядно натянулись, потому что губы у нее посинели, а кожа была белая, как морская пена Неверской бухты. – Эй, только не смей подыхать у меня на руках! Слышишь? – приказал я, отчетливо понимая, что говорю сам с собой.
Мой загривок наконец почувствовал каменную насыпь мола. Мышцы спины заныли от тупого удара, однако мне было плевать. Я первым делом обернулся и подтащил девушку на ближайший плоский камень. Чуть не захлебнулся из-за набежавшей волны, которая накрыла меня с головой. И все-таки девица тяжелая, особенно в своих панталонах и остатках платья. Ухватился за край, вылез из воды одним резким движением и поднял ее повыше…
Ни секунды не тратя на завязки, в этот раз я, Джонатан Правый Хук, рванул корсаж платья что было сил, и ткань наконец поддалась, треснула, открывая моему взору белую нательную рубашку.
О, боги! Да сколько же на ней слоев!
Но об этом позже. Уложил руки над левой грудью и принялся делать искусственное дыхание. Честно признаюсь, не получал от вынужденного контакта с мертвенно бледной, хоть и красивой девушкой абсолютно никакого удовольствия. В моем мозгу засела одна лишь мысль: «Только живи. Живи, я сказал!»
– Ну же, очнись! – прохрипел я.
Голос сел. А руки продолжали толчками давить на грудную клетку. Непонятная паника накрывала неприятной волной. Я склонился в очередной раз, чтобы поделиться воздухом. И только успел почувствовать влагу на своем лице. С громким кашлем спасенная наконец выплюнула воду и повернула голову, по-прежнему будто задыхаясь. Вода все еще застревала в альвеолах и мешала полноценному дыханию, отчего бедняжка сипела, булькала горлом, пытаясь вдохнуть. И каждый раз, наоборот, кашляла. Быстрым движением повернул ее набок и стал неистово стучать по спине.
Плевок, еще плевок. И она с изрядным скрипом глотки наконец вдохнула полной грудью.
– Бреди ав-в-ва! – выдала спасенная сквозь приступ кашля. – Ав-в-ва!
Ну, здорово. Я спас какую-то туземку, которая по-нашему не говорит. Или же…
Не успел я додумать свою мысль, как дева наконец открыла глаза, глядя на меня изумленно своими бледно-бирюзовыми глазами. Удивительный и очень странный цвет. Никогда такого не видел! Я застыл с открытым ртом. Сидел и беспомощно глазел на свою погибель. Почему-то я был полностью в этом уверен. Мысль пронеслась в голове во мгновение ока, едва наши взгляды встретились в молчаливом противостоянии.
Секунда на созерцание фигуристой красавицы в одной мокрой нательной рубашке, рваном корсете и коротеньких панталонах. И она с силой толкнула меня, крикнув:
– Ав-в-ва!
Я, не ожидая подобного исхода, попросту потерял равновесие и шлепнулся в воду, благо не на камни. Иначе бы спину не собрал, это уж точно. А она – она оказалось той еще штучкой. Пока летел в воду, только и успел увидеть красивые округлости ее попы, прежде чем с громким шлепком грохнулся в воду. Но не это самое страшное – набежавшая волна швырнула меня на камни. Я тотчас ударился плечом, которое подставил, чтобы защитить голову. Повезло. Иначе попросту ушел бы под воду хладным трупом.
В следующий миг замученный, злой, схватился здоровой рукой за каменный выступ, подтянулся, вылезая из воды на пол корпуса. А взглядом поискал беглянку, слишком уж резво улепетывающую от меня на сушу.
Не удержался и все-таки наградил ее неласковым:
– Гадина!
Сплюнул противную соленую морскую воду, прочистил горло от горечи и облегченно выдохнул, припоминая о том, что все-таки был прав. Не нужно было в это лезть.
Но сердцу не прикажешь, или как там умничал Чир? Тут и разум бессилен? Так?
Глава 1. Барахолка
Мой старый знакомый по имени Экбен, казалось, прослыл жуликом чуть ли не с самого рождения. Настолько ушлым и пронырливым был этот делец, основавший одну из самых огромных барахолок на улице торгашей Тики-Рико – столицы нашего пиратского острова, Соломонии. А вообще, когда-то давно, здесь, в руинах старого города жил один вроде бы древний народец, который, как бы, вымер совершенно случайно. Ну, или утонул там, затопило его наводнением.
Неважно.
Когда сюда прибыли первые пираты в поисках поживы, еды, воды и прочего… камешка какого блестящего, может быть, сокровищ, закопанных под каждым деревом, то остров оказался полностью необитаем. Во всяком случае, так гласит история в лице наших стариков-пьянчуг из портовых таверн. А знатоков истории этого острова… да не только истории, а в целом знатоков всего подряд там хоть отбавляй. Главное, наливай побольше, и тебе расскажут кто такие «зоброхрюки», например. И не беда, что даже природа еще не успела придумать нечто подобное. Местные старожилы Соломонии смогут сочинить все, что только душе угодно, лишь бы была достойная оплата.
Но речь не о них.
Экбен, да пусть ему икнется в сотый раз, настолько хитер, проворив и болтлив, что наверняка мог бы поспорить с костлявой старухой по имени Смерть, и… что-то мне подсказывало, у него были бы все шансы, выйти из неравной схватки балаболов (как мы, пираты, заочно называем всех торгашей подобных ему) победителем, если бы довелось встретиться однажды, и тем более соперничать. Но увы, здоровьем этого проныру мать-природа не обделила тоже, как и изворотливым умом. А непомерно раздутое самомнение прилагалось вместе с низким ростом и полным отсутствием всякой нательной растительности, о чем бедняга втайне переживал. Поэтому сильно обижался даже на малейший намек.