Капитан мародеров. Демон Монсегюра
Шрифт:
Друид возвел руки к небу, а затем обратил взор к земле. Он полоснул ножом животное по шее, и кровь залила весь алтарь. Кельты одобрительно зашумели. Затем друид подставил жертвенную чашу под бьющий алый фонтан крови и наполнил ее. У кельтов считалось, что жертвенная кровь животного оградит их от злых духов. Все по очереди подходили к чаше, обмакивая в нее руки, затем шли к источнику, что находился невдалеке, и совершали ритуальное омовение рук и лица.
– Неужели мы тоже должны пачкаться кровью? – зашипел виконт Каркасонский, обращаясь к Безье. – Мы же не язычники!
– Увы, что делать, виконт! Мы приглашены на праздник и находимся здесь в гостях. Жертвоприношение – часть их религии и культуры. Если мы откажемся, то вероятнее всего, дальнейшее общение с кельтами будет затруднительным. Советую, виконт, не усердствовать, когда будите опускать руки в сосуд с кровью. Придется потерпеть!
Рыцарям пришлось проделать то же, что и кельтам. Некоторые воспринимали происходящее скорее, как забаву, и с напускным серьезным видом совершали необходимые действия. К чаше подошел виконт Каркасонский и чуть смочил кончики пальцев. Видя такое дело, друид, следивший за соблюдением обряда, резко поднял чашу, и руки виконта полностью погрузились в кровь. Глаза несчастного наполнились ужасом, но он промолчал и быстро направился к священному источнику омовения.
Федельм подошла к чаше, погрузив нее руки, и так же медленно извлекла их. Кровь капала с ее маленьких пальчиков, а лицо девушки неожиданно приобрело хищное выражение. Лишь мгновение длилось происходящее, и Кавальон подумал, что слишком много выпил иарнгуала. Вслед за Федельм он и тоже погрузил руки в чашу. Его охватил необъяснимый трепет, голова закружилась, тошнота подкатила к горлу. Он рывком вынул руки и торопливо, не чувствуя под собой ног, направился к источнику. Вымыв руки и освежив лицо, почувствовал облегчение, но голова слегка кружилась.
Федельм властно взяла шевалье за руку и повлекла вглубь леса. Он безропотно подчинился ее воле. Шли недолго, она подвела Огюста к лесному святилищу, округлой формы в виде подковы с камнем в центре. На камне виднелись ритуальные изображения меча и щита. Рядом валялось множество костей животных. Позже Огюст узнал, что это святилище – медионеметон, Кольцо правды. Друиды-жрецы предсказывали в нем судьбу.
На камне лежал маленький связанный кролик, видимо, приготовленный заранее. Федельм извлекла из-под плаща нож, очень похожий на нож друида, но меньший по размеру, ловким взмахом рассекла животное пополам. Наполнив кровью чашу, она сняла с пояса маленький кожаный мешочек, высыпала его содержимое в кровь и сделала глоток.
Кавальон пребывал в оцепенении, ощущение сна и нереальности происходящего не покидало его. Федельм протянула ему чашу, требуя, чтобы он тоже пригубил жертвенный напиток. Шевалье воспротивился:
– Пить кровь животного! Федельм, это уж слишком! Я – не язычник!
Федельм, угадав, происходящую в нем внутреннюю борьбу, взяла чашу левой рукой, а правой, обняв шевалье за шею, привлекла его к себе. Поцелуй, долгий и страстный, перевернул все внутри, шевалье ощутил подъем дикой необузданной страсти и перестал понимать, что делает. Он был готов выпить всю чашу до конца, лишь бы обладать красавицей.
Девушка поднесла чашу к губам Огюста. Не задумываясь, он сделал глоток.
Видения начались не сразу, уже после того, как они слились в поцелуе. Он четко видел себя, одетым в кельтский килт и кожаную рубашку, рядом с Федельм. Они сидели за столом, полным всевозможных яств, в окружении большого числа кельтов. Затем шевалье увидел себя и Федельм обнаженными в постели. Они отдавались друг другу с животной страстью. После этого он плыл на корабле по морю, тайно пробирался по знакомому замку, и вот он – Бафомет. Его красные рубиновые глаза взирают из темноты…
Шевалье встрепенулся и очнулся.
Он лежал на плетеной кровати обнаженный, на его груди, накрытая волчьей шкурой, спала Федельм. Не в состоянии разобраться, где сон, а где явь, он закрыл глаза и заснул.
Видения продолжались. Теперь Огюст видел прадеда, точно таким же гордым красивым и уже седым, как на портрете в зале в бабушкином замке Комменж. Он улыбался, его глаза отливали красным светом, как у статуэтки, которая по семейному преданию обладала магической силой. Шевалье Клермон де Монсегюр де Бланшефор говорил своему правнуку:
– Посвящаю тебя в тайну… Золото тамплиеров до сих пор спрятано в Пиренеях, в пещере, недалеко от Бланшефора… Найди его, я укажу тебе путь. Смотри!
Огюст казалось, что он поднимается от замка Бланшефор в горы. Он прекрасно помнил эту тропинку, ибо в детстве и юности любил ходить к «висячему камню», который называли так из-за его причудливой формы. Основание камня, зажатого среди скал, было истончено ветрами и потому казалось, что он висит в воздухе.
Огюст подолгу бродил по горам, иногда стрелял горных коз из лука. Выходит, он находился рядом с золотом магистра де Бланшефора, даже не ведая об этом.
Когда Огюст проснулся, уже светало, стало ясно, что ночь он провел в плетеной хижине. Федельм рядом не оказалось. На правой руке шевалье появился серебряный витой браслет. Было холодно, от дыхания шел пар, он быстро встал, оделся и вышел. Хижина выглядела ухоженной, видимо, ее часто посещали. «Странно, – подумал Огюст, – но я не ощущал холода. Провести ночь в хижине, пусть даже с женщиной, и не замерзнуть, такое объяснить трудно…»
Недалеко от хижины стоял подковообразный медионеметон, шевалье заметил, что на алтаре алела свежая кровь. Он потрогал браслет на руке. Мысли путались… В сознании начали всплывать сцены прошедшей ночи. В нем боролись два сознания, одно – Огюста де Кавальона, а второе – первобытное и животное, неведомое, поднимающееся откуда-то из потаенных тайников души.
Огюсту было трудно поверить, что подобные вещи он смог проделывать с Федельм, не испытывая неловкости или стыда. Она же всячески поощряла фантазии партнера и подталкивала к ним. Голова закружилась, Огюст прислонился к стене святилища. Ему казалось, он претерпел некое перерождение этой ночью.
Шевалье дошел до Беннахи, вывел лошадь из конюшни. Судя по всему, рыцари еще не покинули город, их лошади стояли в стойлах. На улице не было ни души. Он сел верхом и отправился домой, на Лох-О.