Капитан Перережь-Горло

Карр Джон Диксон

Ида напряженно застыла.

– Даму? Какую даму?

– Ну, разумеется, ту, которая находится в кабинете месье Фуше! Ей предстоит внезапная встреча с виконтом де Бержераком.

Рауль Левассер выпрямился, сбросив руки с мраморного пьедестала. Но его упрек не произвел впечатления на старого пьяницу, закаленного революцией. Замешательство секретаря усилил стук подков, послышавшийся во дворе. Лошадь остановилась у двери.

– Наш виконт де Бержерак, – продолжал сержант, громко смеясь и продолжая подкручивать бакенбарды, – не имеет понятия, что мы поймали и его сообщницу. Когда он вдруг столкнется с ней в Зеркальной комнате, это будет весьма интересно! Не так ли, мадам де Сент-Эльм?

–

Безусловно, сержант Бене. Очень интересно!

– Вам следует поглядеть на это, моя красавица. Это вас позабавит.

– Мадам, я запрещаю!..

– Молчите, Рауль!

Негромкий, но властный стук в дверь, ведущую во двор, зазвенел в ушах Левассера. Так как из Булони ожидался еще один курьер, он не мог медлить. Сопровождаемый хриплым смехом сержанта, юноша поспешил к двери и отпер ее. Снаружи спешившийся всадник с кривой саблей, колотившей его по ступням, с трудом разминал затекшие ноги. Его зеленый с алым китель и белый жилет были покрыты пылью, как, впрочем, и он сам от кивера до сапог с красными носками, исключая веселые глаза и улыбающийся рот. Подняв руку в перчатке в воинском приветствии и заодно стряхивая пыль с кивера, он вежливо осведомился:

– Месье Рауль Левассер?

– Да, да! А вы?..

– Капитан Ги Мерсье из 2-го полка конных разведчиков. Мне было приказано доложить о себе…

Он умолк, с интересом прислушиваясь к очередному взрыву смеха из холла. Рауль Левассер повернулся, с отчаянием бормоча что-то себе под нос. Сержант Бене, хлопая себя по бедру, спускался по лестнице, ведущей к камерам. Плащ Иды де Сент-Эльм все еще лежал на полу. Но сама Ида исчезла.

В данный момент она стояла в дальнем конце подвального коридора, устремив властный взгляд на еще одного полицейского в красном мундире, сидящего за столом и мысленно проклинавшего обстоятельства, которые прерывали карточную игру.

– Вы меня слышите? – настаивала Ида. – По приказу министра полиции я должна сразу же повидать заключенного.

– Все в порядке, моя цыпочка, не выпрыгивайте из чулок!

– Почему же вы не открываете дверь? Вы сомневаетесь в полномочиях, предоставленных мне месье Фуше?

– Сомневаюсь? – фыркнул ее собеседник, кладя карты на стол и рассматривая ее при свете лампы, заправленной рыбьим жиром. – Почему я должен сомневаться? Видит бог, значительную часть сидящих в этих камерах отправили сюда вы.

Сплюнув через плечо, полицейский поднялся. Но вместо того чтобы взяться за висевшую на поясе связку ключей, он подобрал со стола пистолет и, проверив патрон, протянул левую руку к тому, что выглядело обычной стеной.

Знаменитая Зеркальная комната, в которой за многими приговоренными наблюдали в их последние часы, была не изобретена, а всего лишь переделана Фуше. Потолок и четыре стены, где, казалось, не было ни одной двери, а в действительности имелось четыре, были изготовлены из искусно соединенных зеркал. Некогда главная комната борделя, она была тщательно переоборудована так, чтобы ни одно движение ее обитателя, ни один его взгляд или изменение выражения лица не могли оставаться невидимыми через восемь пар глазков, скрытых в деревянных позолоченных головах сатиров на зеркальных стенах.

Словно хранящая атмосферу царивших здесь ранее низменных страстей, постоянно наблюдаемая комната казалась жуткой и зловещей. Когда тюремщик в красном мундире, нажав пружину, отодвинул узкую панель, Ида на момент почувствовала неуверенность, но, тем не менее, скользнула внутрь, после чего панель закрылась за ней.

В комнате не было мебели, кроме кровати, лишенной имевшегося некогда балдахина, деревянного стола и кресла. Алан Хепберн, он же Ален Латур, виконт де Бержерак, сидел за столом, освещенный пламенем свечей в медном канделябре на зеркальном потолке.

Внешность его свидетельствовала о хорошем обращении. Алан Хепберн всегда стремился выглядеть великим денди. Он был чисто выбрит, густые каштановые волосы были тщательно причесаны по моде, введенной принцем Уэльским [26] . Высокий воротничок и белый галстук из накрахмаленного муслина блистали безукоризненной чистотой.

Алан Хепберн был рослым, крепким мужчиной лет тридцати семи, его высокий лоб бороздили едва заметные морщины. В зеленых глазах под изогнутыми бровями светились юмор и дерзость.

26

Принц Уэльский – старший сын английского короля Георга III, впоследствии король Георг IV (1762-1830; на троне с 1820).

Будучи арестованным по пути в оперу, Алан все еще носил черный атласный вечерний костюм с золотыми пряжками па коленях брюк. Сидя за столом и придерживая пальцем страницу книги, он обернулся к посетительнице, что отразили многочисленные зеркала.

Шли секунды, но Ида не произнесла пи слова.

Она больше не испытывала ненависти к нему, сконцентрировав ее на другой персоне. К Алану она чувствовала…

Заключенный поднялся на ноги.

Осторожно, словно стараясь, чтобы у него не дрогнули руки, он положил книгу на стол. Воспитанный няней-француженкой, Алан Хепберн научился говорить по-французски раньше, чем по-английски; произношение ничем не выдавало его национальность.

– Привет, Ида, – беспечно промолвил он.

– Ален, – прошептала посетительница, внезапно заговорив быстро и громко: – Ален, Ален, Ален!

Бросившись к нему по грязному красному ковру, она обняла его за шею и прижалась к нему со страстной нежностью, искренней, по крайней мере частично.

– Ну-пу! – ободрил заключенный, похлопав ее по спине. – Все не так уж плохо.

– Неужели ты и в самом деле так думаешь? :

– Ну, скажем, все это чертовски неудобно.

– Мой дорогой, я бросилась сюда, как только услыхала, что ты арестован. Я узнала об этом всего два часа назад, на балу в доме месье де Талейрана [27] . К счастью, он хорошо ко мне относится и откликнулся на мои мольбы. Если бы не он, мне бы никогда не позволили повидать тебя. Ален, Ален! Мое сердце разрывается при мысли, что…

27

Талейран-Перигор Шарль Морис де, герцог Беневентский (1754-1838) – французский дипломат, в 1797-1807 и 1814-1815 гг. министр иностранных дел, тонкий политик и беспринципный интриган.

Алан Хепберн посмотрел на нее, насмешливо прищурив зеленые глаза.

– Знаешь, Ида, – сказал он, – в этом нет необходимости.

– В чем?

– Изъясняться стилем высокой трагедии. Думаешь, дорогая, я не знаю, что это ты выдала меня?

Позолоченные физиономии сатиров, размноженные зеркалами, молча взирали на последующую немую сцепу.

Легкость, с которой Алан читал ее мысли, одновременно бесила и привлекала Иду. Она никогда не могла управлять им, быть в нем уверенной, противостоять его изящной и утонченной насмешливости. Гнев вновь сделал ее мысли и чувства примитивными. Но во взгляде Алана не было ни капли злобы. Чем более философски он воспринимал происходящее, тем более ей хотелось визжать что есть силы, опровергая его слова.