Капитан Сорвиголова
Шрифт:
Так случилось и на этот раз. При виде девиц, действовавших с выучкой настоящих солдат, уланы растерялись: о, эти пастушки, оказывается, совсем не такие дубины! Правда, потрясение длилось не более двух секунд, но и столь малого времени оказалось для маузеровских винтовок более чем достаточно.
— Паф! — сверкнули три огненных языка, и поднялся легкий дымок. И тотчас же: паф! — еще три выстрела, слившиеся, как и первые, в один.
Шесть пуль за две секунды — ужасно!
Ментики [124] пораженных в упор противников порыжели от ружейного пламени, пики грохнулись на землю. Простреленные навылет, бедолаги судорожно взмахнули руками, зажимая ими раны, нанесенные «гуманными снарядцами». Сержанту свинец угодил в самое сердце, и он тут же свалился ничком. Один из улан пробежал с дико блуждавшим взором и неистовым воплем чуть ли не пятьдесят метров и только затем, покачнувшись, упал, извергая потоки крови. Другие же, пошатываясь, рухнули навзничь, не проделав и нескольких шагов.
124
Ментик — короткая накидка с меховой опушкой.
Шестеро — более половины отряда — уже на земле!
Сорвиголова сдержал злобную усмешку, промелькнувшую было на его губах, и зычно, несообразно с его женским нарядом, гаркнул:
— Долой оружие, мошенники! Я — Брейкнек!.. Слышите?.. Сдавайтесь!
Но кавалеристам, а их оставалось еще пятеро, казалось чудовищной нелепостью быть плененными какими-то карикатурными, несмотря на весь внушаемый ими ужас, солдатами. Уланы построились в два ряда, отделенных один от другого метрами шестью. Двое воинов, вставших впереди, вздыбили лошадей. Однако данный прием, хорошо знакомый всем конникам, годен был разве лишь на то, чтобы привести в замешательство новичков, но отнюдь не таких испытанных бойцов, как наши молокососы. Грянули еще два выстрела, и, пораженные в голову, всадники замертво соскользнули с седел.
Находившиеся во втором ряду трое англичан, всерьез перепуганных, решили улепетнуть. Однако, прежде чем перейти в галоп, им пришлось бы сделать крутой поворот и пробраться по узкой тропе между двумя глубокими оврагами. И неизвестно, чем бы завершилась вся эта эпопея, если бы не донесшийся внезапно из долины оглушительный грохот взрыва, от которого почва задрожала, как при землетрясении.
— Водохранилище взорвано! — раздался повелительный голос Сорвиголовы, перекрывший далекий шум. — Это сделали мы… Да, мы одни!.. Сдавайтесь же, гром и молния, пока не поздно!
— Сдаемся! Сдаемся!..
— Отлично!.. Бросить оружие! Спешиться! Руки вверх!.. А вы, Фанфан и Поль, возьмите этих плутов на мушку и при малейшем подозрительном движении стреляйте их, как зайцев.
Уланы, осознавая всю унизительность своего положения, все же вынуждены были покорно исполнить приказ Жана, и только один из них не без достоинства произнес:
— Хоть и в плену, но мы солдаты, а не мошенники, и вам не следовало бы нас оскорблять!
Командир молокососов с пылающими от гнева глазами, с исказившимся лицом, страшный, несмотря на свое шутовское одеяние, приблизился к поверженным противникам:
— Да как вы смеете говорить об уважении к военнопленным! Или это не вы грабите фермы, предаете огню нивы, убиваете женщин и детей и подвергаете попавших к вам в руки бойцов-буров жестокой и позорной пытке, именуемой вами охотой на кабана?! Вы — палачи, позорящие свои мундиры, бандиты, которых следовало бы беспощадно истребить всех до единого! У вас нет никакого права называть себя солдатами! Вы всего-навсего — уланы Колвилла, верные подручные этого убийцы в звании майора!
Незадачливые вояки, сраженные жестокой, но вполне заслуженной отповедью и к тому же весьма неважно чувствовавшие себя под двумя ружейными дулами, опустили головы.
Овладев собой, Жан сказал им уже более спокойным тоном:
— Кто послал вас в погоню за нами и зачем? Ведь мы вполне сошли за пастушек.
— Дело в том, — ответил один из пленных, — что после вашего ухода к водохранилищу прибыл майор Колвилл. Увидев на своем объявлении приписку, сделанную капитаном Сорвиголовой, и узнав, что, кроме трех девушек-скотниц, здесь никого не было, он, желая проверить свои подозрения, приказал нагнать вас и во что бы то ни стало доставить к нему.
— Значит, только для того, чтобы поймать каких-то девиц, он послал целый отряд?
— Выходит, так, — подтвердил улан.
— Что ж, если Колвиллу так нужны три пастушки, я, пожалуй, отправлю их к нему.
При этих словах лукавая улыбка озарила лицо капитана Сорвиголовы.
— Разденьтесь! — приказал он собеседнику. — Снимите с себя доломан, брюки, сапоги.
— Но, мистер Брейкнек…
— Без возражений! А то сами видите — сестрица Наати уже косо поглядывает на вас и играет собачкой своей винтовки. Поспешите же… Не рискуйте жизнью.
В мгновение ока солдат сбросил с себя военную форму, а Жан столь же быстро освободился от одежды сестрицы Бетие.
— Теперь, — с насмешливой серьезностью продолжал юнец, — получайте мой наряд в обмен на ваш. Поворачивайтесь, поворачивайтесь!.. Натяните корсет… Влезайте в юбку… Да не забудьте чепчик, эту существенную принадлежность женского туалета.
В полном отчаянии, подавленный смешной и жалкой ролью, которую заставил его играть неумолимый победитель, улан угрюмо повиновался, а командир молокососов облачился тем временем в военную форму цвета хаки.
— Отлично! Если бы не усы, вы вполне сошли бы за кузину Бетие. Не угодно ли вам по такому случаю срезать их?.. Нет? Ну что ж, тогда подержите лошадей, да смотрите без предательства… Эй, номер два! Ваша очередь! Снимайте форму… А ты, Фанфан, отдай этому джентльмену свои тряпки.
Номер второй заколебался было, но Сорвиголова навел на упрямца винтовку и холодно произнес:
— Считаю до трех. Если при счете «три» вы не будете раздеты, я всажу вам пулю в лоб. Раз… два… Отлично! Вы чудесно поняли меня. — Затем Жан обратился с улыбкой к своему соотечественнику: — Теперь твоя очередь, Фанфан.
Второй улан был высокого роста и плотного телосложения, парижанин же тощ, как скелет, а ростом — от горшка два вершка. Так что мундир доходил сорванцу чуть ли не до колен, а брюки пришлось подтянуть до самых подмышек, и все же они волочились по земле.
Жан разразился гомерическим хохотом, и даже на губах не склонного к смеху Поля появилось что-то вроде улыбки — до того потешно выглядел его друг.
Но Фанфан не растерялся. Засучив рукава и подвернув края брюк, он иронически, с комизмом подлинного Гавроша разглядывал свой наряд. А злосчастный солдат, невообразимо смешной в слишком коротком и узком женском платье, походил на одну из тех жалких марионеток, которых сваливают ударом мяча на деревенских ярмарках.
Третий улан сам догадался, что самое лучшее для него — как можно скорее покончить с переодеванием. Обмен одежды с Полем произошел без инцидентов, и в две минуты все было закончено.