Капитан "Старой черепахи"
Шрифт:
— Вот все, что я хотел вам сообщить... Как будто погрузка закончена? — Он оглянулся и, повысив голос, позвал: — Антос!
Со шхуны на подводную лодку легко перепрыгнул шкипер — стройный худощавый мужчина в вельветовой куртке и кожаных брюках. Широко, по-морски расставляя ноги, он подошел к собеседникам.и приложил руку к обмотанной шелковым платком голове.
Во всей его осанке, в тонких чертах загорелого лица, тонких, плотно сжатых губах, в блеске слегка прищуренного левого глаза — правый глаз закрывала черная повязка — чувствовались самоуверенность
— У вас все готово, Антос? — спросил человек в реглане.
— Все!
— Отлично! Вот ваш новый хозяин, Антос. Доставите его в Люстдорф... Груз сдайте Тургаенко.
Шкипер слегка поклонился пассажиру в рыбацком плаще, тот небрежно кивнул в ответ.
На востоке еще не начинал брезжить рассвет, когда шхуна, опустив косые просмоленные паруса, остановилась у песчаного берега, скрытого пеленой предутреннего тумана.
— Прикажете вас проводить? — шепотом спросил Антос.
Пассажир ответил не сразу. Пристально всматриваясь в пелену тумана, он словно чего-то ждал. Матросы держали наготове легкие карабины.
— Сегодня среда. Вы придете в субботу... — не поворачиваясь, произнес пассажир. — Провожать меня не надо... Обождите десять минут; если все будет тихо, отплывайте... Сколько времени на ваших часах?
...Туман сгущался плотнее и плотнее, и пограничник, лежащий над обрывом в кустах дикой маслины, не мог уже разглядеть не только моря, но даже вытащенных на песчаный берег рыбачьих лодок и развешанных для просушки сетей.
Легкий прибой однообразно шуршал галькой. Где-то прокричал петух, ему откликнулся второй, третий...
«Скоро колонисты начнут коров доить... Хорошо бы сейчас выпить крыночку парного молока с теплым ржаным хлебом».
Пограничник облизал сухие, потрескавшиеся губы. Он был голоден, и от этого его еще сильнее клонило ко сну. Но спать на посту никак невозможно. Он вытащил из кармана флягу, налил на ладонь воды, смочил виски, лоб, веки. Теперь вроде бы легче.
Какой-то посторонний, едва уловимый звук раздался у лодок. Пограничник насторожился и, увидев вдруг под самым обрывом словно вынырнувшего из тумана человека, хотел было окликнуть его, но раздумал: «Подпущу поближе...»
А неизвестный, пригнувшись, подошел к обрыву и, цепляясь за ветви кустов и клочья высохшей травы, полез вверх. Ясно, что это не местный житель: местный пошел бы тропой.
Пограничник в волнении привстал, и в это мгновение кто-то со страшной силой ударил его сзади по голове. Он даже не вскрикнул, а только как-то по-детски коротко и тихо ахнул и упал лицом в кусты...
Антос ждал, глядя на часы. Ровно через десять минут он подал рукой команду. Два матроса оттолкнулись шестами, третий поднял кливер, и шхуна медленно отошла от берега, провожаемая петухами, которые долго еще перекликались в скрытом туманом спящем поселке.
Спустя полчаса шхуна встретилась напротив выдающегося в море каменистого мыска с шаландой и выгрузила на нее ящики и тюки. Грузный
Антос перегнулся через фальшборт и едва слышно спросил:
— Тургаенко, что есть нового?
— Тише вы, биндюжники! — шикнул артельщик на рыбаков и так же тихо ответил: — Чижи притащили из Очакова какую-то старую посудину, ремонтируют...
В этот самый предрассветный час к дежурному у ворот пограничного поста в Люстдорфе подбежал человек и попросил немедленно разбудить и вызвать начальника: «У меня срочное, неотложное дело...»
Через минуту человек сидел в канцелярии поста.
— Ну что у тебя, товарищ Фишер? — спросил начальник, стараясь сдержать зевоту.
— Товарищ Кудряшев! — взволнованно начал ранний посетитель. — Я только что видел... Я возвращался с виноградника... Ты знаешь, я ночую на винограднике, и я видел, как от нашего берега отошла черная шхуна.
— Антос?! — У Кудряшева вмиг пропали остатки сна.
— Коля!.. Ивакин! — позвал человек в колонке. Он попытался подняться, но не смог и беспомощно опустился на землю.
Поезд был уже далеко и оставлял над степью сноп искр, похожий на хвост кометы.
— Ивакин! — снова позвал человек в кожанке, ощупывая щиколотку левой ноги.
— Товарищ Репьев! Здесь я! — Из темноты вынырнул паренек в шинели. — Ни шута не видно, глаз выколи!
— Куда он убежал? — прошептал Репьев.
— Вроде бы туда! — шепотом же ответил Ивакин и махнул пистолетом на юг, где поблескивал сноп паровозных искр.
Голос у Ивакина дрожал: шутка ли, выпрыгнуть на полном ходу из поезда, да еще ночью!
— Эх! Кого упустили! — в сердцах сказал Репьев.
— Трава больно высокая, некошеная, — виновато произнес Ивакин.
Репьев снова попытался подняться и невольно охнул.
— Что с вами, Макар Фаддеевич? — тревожно спросил Ивакин.
— Ногу я, кажется, вывихнул, Коля... Беги до разъезда. Позвони по телефону товарищу Никитину, доложи, как все получилось... Разрежь-ка голенище... Распухла нога, сапога не снять. На вот нож.
— Больно? — сочувственно прошептал Ивакин.
— Ничего, ничего, тяни... Ну, теперь беги. Сообщи все Никитину и достань где-нибудь лошадь... Осторожней будь.
— Я быстренько, Макар Фаддеевич, одним духом, — Ивакин поправил съехавшую на живот кобуру и, пригнувшись, побежал по шпалам.
Репьев отполз подальше от насыпи, в траву, прислушался, перезарядил обойму. В пистолете осталось всего два патрона, а он может еще пригодиться.
Лежать было неудобно, левая рука затекла, будто сотни иголочек кололи онемевшее плечо. Репьев хотел повернуться на другой бок, но услышал легкий отрывистый свист. Через секунду-другую свист повторился.
«Неужели это беглец подает кому-то сигнал? Может, он тоже повредил себе ногу?..» Репьев оглянулся на свист, поудобнее переложил в руке пистолет.