Капитан "Старой черепахи"

Линьков Лев Александрович

Пограничники допоздна откапывали здание заста­вы: снегу навалило по крышу. Только тут новички поняли, почему в горных селениях двери отворяются внутрь дома: иначе бы и не выйти! На конюшню и к складу пришлось прокапывать в сугробах траншеи. Трое пограничников, посланных лейтенантом в на­значенный срок на смену группе Потапова, возвра­тились с полдороги. Они сообщили, что путь преграж­ден снежной стеной. Тогда Ерохин направил к Боль­шой зарубке новую партию пограничников с лопатами и альпинистским снаряжением. Четыре дня пробива­лись бойцы сквозь снег и, наконец, выбрались к уз­кой тропе, на которой ветер

не оставил ни одной сне­жинки. Пограничники повеселели, однако радость их была преждевременной: шагов через двести им при­шлось остановиться — висячий мост над водопадом обрушился, будто моста и не было.

Так ни с чем вернулась и вторая партия. «Что с товарищами? Живы ли они? — тревожи­лись на заставе. — Раньше весны новый мост не по­строить».

Минули октябрь, ноябрь и декабрь. Из города к Большой зарубке не раз летали самолеты, но обла­ка скрывали хребет и обнаружить группу Потапова так и не удалось.

2

С запада и востока каменистую площадку сжима­ли отвесные утесы, к югу она обрывалась крутым склоном, на севере переходила в узкое ущелье, кото­рое и звалось Большой зарубкой. Издали казалось, что в этом месте хребет надрублен гигантским великаньим мечом.

Площадка метров десять в длину и около трех в ширину не была обозначена ни на одной карте, по­чему и не имела официального наименования. За ма­лые размеры и частые свирепые ветры, бушевавшие здесь, пограничники прозвали ее «Пятачок-ветродуй». Стоять туг в непогоду было тяжело, но зато именно отсюда на значительное расстояние просматривались подступы по южному склону пограничного хребта к Большой зарубке, одной из немногих перевальных точек через хребет,

Начинаясь от «Ветродуя», ущелье постепенно рас­ширялось, рассекало толщу хребта и через полкило­метра, резко свернув к востоку, заканчивалось на се­верной его стороне второй площадкой с топографиче­ской отметкой «3538». Обычно здесь происходила смена нарядов, охраняющих Большую зарубку, и заставские остряки окрестили эту вторую площадку «Здравствуй и прощай».

Высокая отвесная скала ограждала площадку от холодных северо-восточных ветров. С другой стороны ее ограничивала пропасть. Узенькая, словно выруб­ленная в скалах, тропа круто спускалась от «Здравст­вуй и прощай», огибала пропасть и выходила на ог­ромный ледник. За ледником тропа продолжала спу­скаться мимо скал, поросших кедрами-стланцами, к водопаду Изумрудный и неожиданно, обрывалась у отвесной обледенелой стены. Именно тут снежная лавина разрушила мост — единственный путь в доли­ну, к заставе Каменная.

На заставе не без основания полагали, что, по всей вероятности, группа сержанта Потапова погибла если не от обвала, так с голоду: продуктов они взяли с со­бой всего на месяц, а прошло уже почти четыре. Но Федор Потапов, Клим Кузнецов и Закир Османов были живы и продолжали охранять границу.

В один из январских дней на «Пятачке-ветродуе», укрывшись от пронизывающего ветра за рыжим за­мшелым камнем, стоял часовым Клим Кузнецов. За­сунув кисти рук поглубже в рукава полушубка, уткнув нос в воротник, он с безразличием смотрел на уходящие одна за другой к горизонту горные цепи.

Прогрохотала лавина: где-то на каменном карнизе скопилось чересчур много снега. Орудийной канона­дой прогремело эхо, замерло, и опять наступило гне­тущее безмолвие.

Воротник полушубка так заиндевел, что пришлось вытащить из тепла руку и сбить колючий нарост из ледышек — и без того тяжело дышать. Нет, никогда не привыкнуть Климу к разреженному горному воз­духу. Хочется вздохнуть полной грудью, а нельзя — обморозишь легкие...

И до чего же мучительно, до боли сосет в желуд­ке! Когда-то, бездну лет тому назад, Клим читал в ро­манах, что голодным людям мерещатся окорока, кол­басы, яичницы из десятков яиц, что будто бы обоня­ние их дразнят несуществующие запахи шашлыков, отбивных «отлет, наваристых борщей, а он, Клим, мечтал сейчас всего лишь о кусочке ржаного хлеба, самого обыкновенного черного хлеба...

Солнце скатилось куда-то за Большой хребет. Об­лака над чужими горами стали оранжевыми. Все во­круг было холодным, немилым, равнодушным. А до чего же хороши закаты в Ярославле, на Волге...

Почему Клим не ценил все то, что окружало его дома? Почему он не ценил заботу и ласку матери? (Отец погиб на войне, когда он был еще совсем ма­леньким.)

Почему он, Клим, не ценил заботу школы, которую окончил весной прошлого года, и не стыдно ли ему было заявить товарищам, решившим пойти после десятого класса на завод, что они могут быть кем им угодно — хоть слесарями, хоть сапожниками, а его удел — искусство?

Искусство... Как позорно провалился он на вступительных экзаменах в художественный институт: по перспективе двойка, по рисунку три...

Не по всему ли тому, буквально в первые же дни пребывания его на заставе, обнаружилось, что он во многом не приспособлен к жизни? Он не умел пилить дрова — сворачивал пилу на сторону, чистил одну картофелину, когда другие успевали вычистить по пять, понятия не имел, как развести костер, чтобы он не дымил, и как сварить кашу, чтобы она не подго­рела.

А как трудно ему было с непривычки вставать с восходом солнца, добираться за несколько километ­ров на перевал и в дождь и ветер несколько часов подряд стоять на посту с автоматом в руках!

Клим понимал: не пристало ему жаловаться на трудности — ведь все молодые пограничники были в равных, в одинаковых с ним условиях. Об этом даже не напишешь домой! Однако все первые трудности и неудачи померкли в сравнении с тем, что пришлось пережить здесь, в снежном плену у Большой за­рубки.

Солнце давно скрылось за хребтом, а облака все еще горели оранжевыми и красными огнями. И чем сильнее сгущались синие тени в долине, тем ярче ста­новился диск луны, медленно проплывший над обле­денелыми, заснеженными горами. Клим впал в ка­кое-то странное забытье. Он не закрывал глаз, но и не видел ни гор, ни густых зубчатых теней в долине, ни медно-красной луны.

— Кузнецов! — раздался словно откуда-то изда­лека тихий голос.

На плечо легла чья-то рука. Клим через силу оглянулся: рядом стоял Потапов.

— Подползи к тебе, стукни по голове — и готов!— сурово сказал сержант.

Голос его стал громким. Клим окончательно очнул­ся от оцепенения.

— В валенках вы, не слышал я.

А про себя подумал: «Ну кто, кроме «ас, может сейчас здесь быть? Кто сюда заберется?..»

— Иди ужинать, — подобрев, улыбнулся сер­жант. — Османов суп с мясом приготовил.