Капитанские повести
Шрифт:
— Вы что, индейцы, перед военкоматом специально репетируете? — спросила она.
— Вы угадали, мэм, — ответил чернявый, — через месяц пишите письма, шлите телеграммы.
— Ну ладно, после демобилизации приходите сюда вчетвером, я посмотрю, какими вы станете.
— Только без посторонних, мэм.
— Разве может быть такой серьезный мужчина посторонним, а, индейцы? — ответила она и погладила Меркулова по рукаву.
— Почему это мы индейцы? — спросил обиженный голос Осота.
— Скоро поймете. Ну, пока, нас дома дети ждут!
Она потянула Меркулова за собой, и он нехотя подчинился, и гитара за спиной звучно выдала несколько тактов мендельсоновского марша, и еще показалось, что кто-то из парней с одобрением сказал:
— Молоток девка!
Они прошли с полквартала молча, и Меркулов, боясь остыть, все сжимал свою трубку, и Люба шла рядом так тихо, что не слышно было даже ее дыхания.
Она заговорила первая:
— Мой капитан, я знаю, что вы за меня накостыляли бы каждому из них отдельно. И, может быть, даже всем вместе. Но мне не хотелось омрачать необыкновенный вечер. Да к тому же не такие они плохие.
— Я достаточно знаком с такими по траулеру, — сухо сказал Меркулов и разжал, наконец, руку.
— Вы очень старый по сравнению с ними. У вас была война, детдом и тралфлот, а у них детсад и школа.
Меркулов засопел, успокаиваясь, и она предложила:
— Закурите свою трубку, капитан… Как здорово пахнет!
И они снова молча пошли дальше, и Меркулов, медленно процеживая сквозь зубы и ноздри сладкий, туманящий ощущения дым, горестно раздумывал о том, насколько она его моложе, и что именно поэтому она сразу нашла верный тон разговора с парнями, и что вообще, может быть, эти парни как-то с ней знакомы, даже наверняка знакомы, но от этого хамство не должно быть более допустимым, хотя в его положении он, безусловно, искал выход не лучшим образом, но ведь и оставить это так просто нельзя…
— У вас что, раньше женщин не было? — неожиданно спросила она.
— Как же не быть… были, — все в том же раздумье ответил Меркулов и испугался.
— Не пугайтесь, я это знала. Хотя вы сегодня несколько несуразно для взрослого мужчины себя вели. Что это было за преследование? Так несолидно!
Меркулов не придумал, что ответить, и ему стало жарко.
— Смешной вы сейчас, как царь-помидор! — прыснула она. — А я-то думала, что вы меня помните и потому так нахально бежите за мной на почту. А вы меня нисколечко не помните! Ужасно…
— Откуда же мне…
— Лет десять назад у Андрея Климентьича на кухне бравый третий помощник обучал одну пионерку вялить ерша…
— Что?! — останавливаясь и беря ее за плечи, заорал Меркулов. — Когда вы успели вырасти?!
— Вы были тогда рыжим-прерыжим, и шрама на лице тогда у вас не было. Здорово вам досталось?
— Нормально, — совладал с собой Меркулов. — Так мы уже где-то у дома?
— Вон, угловой…
— А окна куда?
— Сюда, в переулок…
— А Веня — это серьезно? Там, на почте, я видел…
— Он очень внимательный… Вам это необходимо?
— Вот так, — Меркулов чиркнул мундштуком трубки себя по горлу.
— Не обольщайтесь, Васята. Он очень внимательный…
— Но ведь…
— Я понимаю, как там, в море, без писем, без вестей. И потому — да здравствует Мурманск-199!
— Но ведь… — повторил Меркулов, однако она высвободила руку.
— Мама в окно смотрит, Климентьичу не раз названивала уже… Так что, перейдем на «ты»?
— Можно попробовать… — снова ответил Меркулов и принялся раздувать угольки в трубке.
— Тру-у-бка ваша поту-у-хла, — нараспев заговорила Люба, — мама неусы-ы-пно в окошке, и детям пора спа-а-ть… Так и быть, перейдем на «ты» после того, как расхрабримся, выпьем на брудершафт! Не забудьте, кстати, капитан, что у вас будет новый тралмейстер!
Она побежала через улицу, временами останавливаясь, чтобы тихо крикнуть ему:
— Вы мне понравились, капитан… Счастливого плавания!.. Ловите как следует рыбу…
Меркулов опомнился, когда она взялась за ручку двери:
— Какое окно, Люба?
— Зачем?
— Чтобы помолиться.
— А! Молитесь пикше!
Она скользнула в дверь, но Меркулов, перекатывая зубами мундштук трубки, дождался, пока на третьем этаже вспыхнуло одно из окон и потом приблизился там к стеклу знакомый силуэт. Она подняла руку, словно бы закрывая форточку, постояла так несколько мгновений, откинулась внутрь, и окно погасло.
Меркулов проулками зашагал вниз, к порту, ощущая, как медленно отходит холодок от затылка, и иногда замедляя движение, словно опасаясь, что сквозь хруст наста он не расслышит, если его окликнут.
Но никто его не окликнул.
4
Новый тралмейстер приглянулся Меркулову. Был он невелик ростом, сух, коренаст, на траулер к отходу пришел, как на работу, в кожаной шапке, в темной чистой робе, в добротной телогрейке, в яловых, хорошо смазанных сапогах с навернутыми сверху голенищами; и отвороты, и петельки у голенищ потемнели в меру, чувствовалось, что хозяин грязными руками за них не берется. Хотя этот наряд не совсем соответствовал лицу командного состава, Меркулов про себя его одобрил.
Тралмейстер поставил в сторонку видавший виды, но все еще крепкий кофр, и тут же, на палубе, представился капитану:
— Тихов, Иван Иванович. Так что старшим мастером по добыче.
Меркулов пожал тиховскую руку, одобрил ее цепкость и не успел задать никаких вопросов, потому что Тихов аккуратно доложил:
— Я ходил на «шведах», сам-сабо, вопросов нет.
Меркулов несколько мгновений произучал пожилое, приятное, загорелое лицо нового тралмейстера, сощуривая при этом узкие, раскосые, как зарубка на дереве, глаза, потом указал ему трубкой же на вход в жилые помещения, да и сам пошел в каюту просмотреть документы, приготовленные для отходной комиссии.