Капкан для оборотня
Шрифт:
— А, ну — погодь, — казалось, негромкий, обыденный голос мгновенно был услышан всеми и моментально прекратил побоище.
Плечистый высокий мужчина в тельняшке десантника, лежа, приподнялся на локте и всмотрелся в избитого новичка пристальными льдисто-синими глазами. Он занимал нижние нары возле самого окна и являлся неформальным лидером этого небольшого тюремного сообщества, называясь, по воровскому определению, угловым камеры.
— Я слыхал иное, — тон его был резок, слова звучали весомо и отрывисто, — деваху изувечили,
Крастонов кивнул головой, но произнести ничего не успел.
— Да, ты чо, «Десант», он это, гадом буду, — из группки, сгрудившейся справа от Крастонова, отделился длинный худой парень, стриженый наголо, с узкими наглыми глазами. Судя по голосу, это он и бросил клич к избиению новичка.
— Заглохни, сявка, — резко бросил плечистый и, опустив ноги на пол, сел на нары, — я еще посмотрю, с чьего это ты голоса запел. Не завелся ли и у нас стукачок кумовской…
Мощные мышцы его взбугрились и стали подрагивать.
Длинный испуганно съежился и моментально скользнул за спины стоявших.
— Подойди-ка сюда, — пронзительные холодные глаза вновь нацелились на Крастонова.
Тот сделал несколько шагов вперед и остановился напротив грозно набычившегося плечистого мужика.
Закатный луч солнца проник через узкое зарешеченное окно в камеру и рассыпался неяркими пятнами по покрытому ссадинами, но упрямому лицу парня.
— Долго спрашивать не буду, — произнес плечистый, — скажи только: «клянусь мамой…»
— Клянусь своей матерью, — тихо, дрогнувшим голосом, сказал Крастонов.
— Верю, — буднично, но веско подытожил старший по камере, со странной кличкой «Десант», к роду войск которого, он, однако, в недалеком прошлом, имел прямое отношение.
Он указал новичку место — не почетное, но и не позорное, с блатной точки зрения, и жизнь камеры вновь вошла в скучную размеренную колею.
— От подъема до отбоя, от допроса до допроса… — тихо замурлыкал один из обитателей камеры…
Ночью, еще долгое время после того, как погасла тусклая лампочка под потолком камеры, Крастонов лежал с открытыми глазами, устремив взгляд на слегка светящееся оконце камеры…
Однажды конвоир пришел за Крастоновым очень рано, сразу после скудного тюремного завтрака, состоявшего из загустевшей перловой каши и алюминиевой кружки жидкого чая, пахнущего рыбой.
— Крастонов! выходить без вещей. На допрос.
Парень вышел, заложив, по уже приобретенной привычке, руки за спину. Они пошли какими-то гулкими переходами, а потом спустились на этаж вниз.
— Куда меня?
— Разговорчики! — строго прикрикнул конвоир.
Но, через несколько шагов, приглушенно произнес, — в другую камеру. Похоже, в разработку…
— Что?
— Все. Молчать! — и снова тихо, — будут бить —
В новой камере находилось лишь четверо заключенных, хотя она была даже больше той, в которую вначале доставили Крастонова. Все они имели откормленный вид, достаточно зверские физиономии и разнообразные татуировки по всему телу.
— Кореша! Глянь, кто к нам пришел, — нарушил злобное молчание один из них, с изуродованным полуприкрытым глазом, — это ж тот козел, что трахнул свою чуву, а затем утопил. Заходи — жорным будешь! Ну, рассказывай, сука, что с бабой сделал?
— Никого я не трогал. Наоборот…
— Заткнись! Вот тебе бумага и ручка. Пиши повинную прокурору. Иначе будешь зашвабрен, как петух. И на всю жизнь им останешься. Пиши, сука! Может, уйдешь тогда живым отсюда.
— Не буду ничего писать, я ни в чем…
— Ну-ка, Филя, причеши маленько парашника для начала…
Крастонова молча и сосредоточенно избивают.
— Эй, Сыч! По морде, да по башке не бей, не ясно тебе было сказано, пень косорылый… Шестерки хреновы — учи вас всю жизнь. Дуболомы…
На его стук в дверь, как советовал сердобольный конвоир, так на помощь никто и не пришел. Это повторилось несколько раз.
В свою камеру Крастонов вернулся лишь вечером.
— Ничего себе «на допрос», — «Десант» удивленно разглядывал свежий синяк на лице Крастонова, — где это тебя так?
— Это еще не все, — Крастонов сбросил рубашку.
Плечистый присвистнул.
— Посадили к каким-то мордоворотам, а те… — начал Крастонов.
Рассказ внимательно слушала вся камера.
— Все ясно, — авторитетно заявил «Десант», — сунули тебя в «пресс-хату», есть у них такая «всесознайка», самому, правда, побывать не довелось. Не сломался?
— Нет.
— Ну, молодчага. Держись, иначе засудят и впаяют на полную катушку.
— За что мне все это? — поморщился Крастонов, набрасывая рубашку. Даже прикосновение мягкой ткани рубашки вызывало у парня нестерпимую боль.
— Следаку своему расскажи, — посоветовал многоопытный угловой, налюбовавшись на громадные синяки и кровоподтеки, разбросанные по всему худощавому телу Крастонова.
— Да он с ними заодно. Казался сначала таким располагающим, добрым.
— Все они добрые, когда спят, — гоготнул кто-то.
Хмурым дождливым утром Зотов отправился в магазин с вывеской «Гастроном». В винно-водочном отделе он купил три бутылки водки. Обмотав их газетами, чтобы не звякали, аккуратно положил в целлофановый пакет и долго ждал троллейбуса на ближайшей остановке.
Выйдя из троллейбуса, он посмотрел на часы — была половина одиннадцатого. Быстрым шагом, под моросящим дождем, Зотов направился к большому серому зданию Научно-исследовательского института криминологии, криминалистики и судебной экспертизы.