Капкан на честного лоха
Шрифт:
– Она поддерживала отношения с молодым человеком?
– Не то чтобы молодым, – поморщилась Меркина. – Эдик намного старше Лены. На мой взгляд, он ей не пара. Официант, человек ограниченный, нравственно тупой и повернутый на деньгах. Но Лена, как мне понимаю, испытывала к нему серьезное чувство. Природу которого я не могу объяснить.
Климов расстегнул папку, вытащил три фотографии официанта Балагуева, протянул их Меркиной.
– Этот Эдик?
– Да, этот, – вздохнула Людмила Яковлевна. – На похороны он даже не пришел. После гибели Лены вообще ни разу не появился, даже не позвонил.
– Если бы вы узнали, что Балагуев замешен в убийстве, то очень удивились?
– Не знаю, – покачал головой Меркина.
Климов засунул карточки в папку, попросил Меркину показать фотографии дочери. Опираясь на палку, хозяйка поднялась, открыла ящик секретера, достала большой целлофановый пакет, полный фотографий. Климов стал перебирать снимки, складывая их на журнальный столик в аккуратную стопку. Детство, школьные годы, дворовые знакомства, институтские девчонки…
Климов отложил в сторону портретный снимок Лены, видимо, сделанный незадолго до её гибели.
– Разрешите мне взять это? – попросил он. – Фотография может очень пригодиться.
– Возьмите, – кивнула мать. – У меня остался негатив. Значит, вы считаете, что Эдик как-то замешан в убийстве?
Климов неопределенно пожал плечами, мол, ещё рано делать выводы, но чего в жизни не бывает.
– Я понимаю, дочь уже не вернешь, – сказал Климов. – Но скажите вот что. Это очень важно лично для меня.
Меркина нагнулась, даже ухо вперед выставила.
– Скажите, пожалуйста. Вам станет легче, если настоящие убийцы понесут наказание?
– Да, – впервые за все время разговора в голосе Меркиной прозвучала нотка твердости. – Да, мне и моему мужу станет легче на сердце. Гораздо легче. Двадцатилетняя девчонка не заслужила того, чтобы её убили, как собаку. Хуже, чем собаку.
Неожиданно Людмила Яковлевна заплакала.
Через пять минут Климов натянул ботинки и ушел. Женщина оперлась локтями на подоконник и смотрела вслед Климову через открытое окно, пока тот не скрылся из виду.
Климов и Цыганков заявились в «Богомол» поздней ночью. Клуб занимал просторное полуподвальное помещение. Здесь царили либеральные порядки. Усталая охрана на дверях пускала всех желающих без разбора. Сюда запросто можно было пронести ствол, да что ствол, хоть станковый пулемет, но Климов оставил оружие в машине.
Новые посетители выбрали для визита не самое подходящее время. Стриптиз уже закончился, на эстраде прочно обосновались четыре не совсем трезвых музыканта. Но музыка оказалась приятной: медленный джаз и блюзовые ритмы. Цыганков спросил у молодого метрдотеля, какие столики обслуживает Балагуев. Шеф показал пальцем в дальний угол зала.
В помещении царил полумрак, посетителей было не много, они то ли уже разъехались по домам, то ли ещё не подошли. Пахло табаком и прокисшим пивом. Интерьер заведения представлял из себя странную эклектическую смесь всех форм и жанров.
По стенам висели картины в стиле авангардной мазни, с ними соседствовали лубковые полотна, реалистические пейзажи, а также рыболовные сети и чучела мелких животных. По залу были беспорядочно расставлены скульптуры, вытянутые напольные вазы фаллических форм, напоминающие члены оскопленных великанов. Другие габаритные предметы не имели определенного названия или предназначения.
Климов приземлился за столик, надел темные очки и надвинул на лоб длинный козырек бейсболки. Цыганков, никогда не посещавших богемных тусовок, крутил головой, впитывая в себя окружающее. За передним столиком дряблая дамочка бальзаковского возраста, одетая в короткую ночную сорочку, висела на плече сопливого паренька.
Под соседним правым столиком валялся пьяный мужик в джинсах и свитере, продранном на локтях. Он пытался встать, водил руками по полу, хватал за ножки и двигал стулья. На пьяного никто не обращал внимания.
Слева на постаменте высилась скульптура, отлитая в металле. С места Цыганкова можно было прочитать табличку с фамилий мастера и названием самой скульптуры – «Урожай». Женщина пышных форм прижимала к огромным неестественно выпуклым грудям сноп пшеницы. Долгое созерцание обнаженного женского тела, слишком изобильного, навевало мысль, что урожай, действительно, выдался добрым, и пшеницы хватит на всех.
Климов полистал меню и понял, что люди сюда ходят вовсе не ужинать, а удовлетворять эстетические потребности. Официант, отяжелевший к концу смены, медленно подвалил к столику, застыл на месте в ожидании заказа. Климов поднял голову, из-под темных очков взглянул в лицо Эдика и сказал:
– Креветки под майонезом и пиво.
– Все? – спросил Эдик.
– Если можно, побыстрее, – поторопил Климов.
Через пять минут Эдик притащил большие тарелки с холодными креветками и пару кружек пива.
Цыганков поманил официанта пальцем, когда тот нагнулся, просительно склонил голову на бок и прошептал:
– Мне нужно два чека.
– А ты кто? – прищурился Эдик. – Что-то я тебя не помню.
– Мой дружбан брал у тебя на прошлой неделе.
На лице официанта отразилось плохо скрытое сомнение. С посторонними людьми Эдик не дела не вел, но этот малый явно не мент. Душевные колебания и разумную осторожность победила жадность.
– Десять баксов чек.
– Сколько? – Цыганков выпучил глаза.
– Если ты тут уже брал, должен знать цену.
– Везде чек по три-четыре доллара.
– По четыре доллара крысиный яд на улице, – усмехнулся Балагуев. – А здесь настоящий товар. Не разбавленный, розовый, как задница молочного поросенка.
– Хорошо, беру.
Цыганков положил на стол двадцатку. Официант прикрыл купюру салфеткой и сунул её в карман брюк. Эдик наклонился к уху Цыганкова, прошептал:
– Через пять-семь минут зайди в мужской сортир. Средняя кабинка. Встанешь ногами на унитаз, поднимешь руку. Чек на бачке.