Капли крови: Город Греха
Шрифт:
А он все так же медленно вернулся обратно, и снова заговорил:
— Пить хочешь, а, Элис? Кстати, ты в курсе, что проворонила все на свете, не выяснив, кто я такой? То-ом Ра-айт, — он практически пропел это, и я похолодела. Идиотка!
Я только зубами скрежетнула. Отвечать не было ни желания, ни сил. Долбанутый садист, поймавший конченную идиотку! Что толку думать об этом? Я снова тоскливо посмотрела в сторону стакана. Интересно, могло ли остаться на дне хотя бы несколько капель?
— Я знаю, что хочешь, — продолжил ублюдок, ничуть не удивившись отсутствию ответа. — Но ты не заслужила. Ты не каешься, не пытаешься исповедаться мне. Ты молчишь, Элис, и из этого я делаю вывод, что твоя душа пребывает
Я тоже невольно закашлялась. А потом не выдержала:
— Ты бхольной с-садист, а не священник, — сумела выговорить я, прежде чем сухость в горле заставила снова закашлять.
А Том, кажется, разобрал только последнее слово.
— Любой добрый христианин может стать Пастырем, если вокруг нет ни единой праведной души. А в нашем городе, к несчастью, их нет. Я подобен Лоту, что был единственным праведником в Содоме и Гоморре. Но я не хочу единственный спастись, когда Гнев Божиий падет на город! Я должен попытаться спасти ваши заблудшие души, — когда он говорил о религии, в его голосе слышался экстаз фанатика, и мне искренне хотелось, чтобы на его больную голову упал потолок. Даже если это означает, что мы с Роуз тоже погибнем.
Но, к сожалению, он продолжил говорить, уже значительно более спокойно:
— Так ты хочешь пить, Элис? Или мне уйти, оставив тебя страдать от жажды и испытывать раскаяние за свои дерзкие слова?
Я сломалась. Я представила, как буду снова лежать и смотреть в потолок, постоянно кашляя от сухости в горле, как глаза будут все больше слезиться, но оставаться при этом сухими, как мышцы будут терять эластичность, а с ними и я — всякие шансы на нормальную жизнь, даже если меня отсюда вытащат. Как мерзкая слабость будет захватывать все клетки моего тела… И сдалась.
— Дай мне… воды, — пробормотала я, с трудом управляясь с пергаментными, сухими губами.
Он ухмыльнулся. Если бы я могла, вцепилась бы ему в глаза.
— А волшебное слово?
— Пх… пожалуйста.
Он снова рассмеялся. Где, черт побери, были все те психологи и психиатры, что обязаны проверять наших доблестных полицейских? Кто год за годом подписывал бумаги, говорящие, что этот тип может продолжать работать на благо общества? И, в конце концов, как О’Дэйли и компания допустили, что он не просто проник в полицию, но и забрался достаточно высоко, чтобы иметь доступ ко всем бумагам, базам данных и прочим ресурсам полиции? Я скрежетнула зубами, думая об этом. Райт — «благодушно» улыбнулся, и снова заговорил:
— Просто так? Ммм… Нет. Я хочу, чтобы ты осознала глубину своего падения. Я хочу, чтобы ты молчала и сносила все, что уготовано тебе Господом. Тогда — я принесу тебе воды. Кивни, если поняла.
Хотелось послать его в задницу. Честно — очень хотелось. Больной садист и конченная тварь, невесть почему возомнившая себя праведником. Этот его Лот тоже, вроде как, был той еще мразью и трахнул родных дочерей, но Тому Райту определенно удалось переплюнуть сомнительного кумира. Хотя я, конечно, не читала. И слушая ублюдка думала, что это было не самым плохим «не» в моей жизни. Жизни, которая закончится, если я дам волю своим желаниям.
Так что после некоторой паузы я все же заставила себя кивнуть. Затекшая шея отозвалась резкой болью, и я готова поспорить: если бы не
Маньяк даже руки потер, видимо, испытывая предвкушение. Глаза за очками опять противно блестели, я видела это, когда он прошел мимо моей головы, и снова от души пожелала, чтобы на него упал потолок. Как и в первый раз, естественно, не помогло. А он тем временем завозился в предметах, лежащих на «пыточном» столе. Что-то звенело, и я надеялась только, что в его больную голову не придет какая-нибудь особенно «интересная» мысль. Глаза там выколоть, или зашить что-нибудь особенно «греховное». Самое поганое, я точно знала: он так уже делал. И оптимизма это не прибавляло ни на йоту.
Когда Райт вернулся с обычной резинкой для волос, украшенной какой-то блестящей бляшкой, я от удивления чуть не подскочила. Он крутил ее в руках, и постоянно растягивал, а потом стягивал обратно, а встретив мой, скорее всего удивленный, взгляд, улыбнулся еще более пакостно, чем до этого. И пояснил.
— Я не хочу причинить тебе вреда, Элис, лишь очистить твою бессмертную душу через страдания.
Не знаю, что он имел ввиду, но я снова промолчала. Пока он изображает из себя священника и наслаждается процессом, максимально его растягивая, мои шансы выйти отсюда живой только увеличиваются. На свободе осталась ниточка, ведущая сюда, и если Рик догадался спросить Скалу, с кем меня видели последний раз, то, вполне возможно, эта мразь доживает свои последние часы. Потому что будь я настоящим полицейским, я бы его пристрелила за сопротивление аресту. Независимо от наличия этого самого сопротивления.
Кажется, Райт подозревал, о чем я думаю, потому что елейная улыбочка пропала с его лица, уступив место какой-то странной сосредоточенности. Он подошел к моей ступне, потрогал ее влажной, холодной, как лягушачья лапа, ладонью, отчего я дернулась, а потом начал натягивать свою резинку мне на ногу. Блестящая часть оказалась металлической — я поняла это сразу, когда она коснулась пятки.
Райт как будто держал это резинку в морозильнике, потому что металл был ледяным, и, казалось, прям сразу немного примерз к коже. Я зажмурилась. Ощущение было болезненное, но терпимое. Сухость под веками и в уголках глаз пока доставляла больше неприятностей, потому что мне хотелось плакать, но не получалось. Звучит смешно, но было просто нечем. Я снова закашлялась. Горло драло от отчаянного желания выпить воды. Надеюсь, он хотя бы действительно принесет ее, когда наиграется.
А потом всю мою левую ногу пронзила такая боль, что я не завизжала лишь потому, что голосовые связки пересохли. Открыла рот, глубоко вздохнула и закрыла снова. А ублюдочная мразь, плод неестественной связи орангутанга и крокодила, повторила это снова.
Я даже не сразу поняла, что конкретно он делает. Все силы, моральные и жалкие остатки физических, уходили на то, чтобы не начать орать, царапая глотку. Не факт, что у меня получилось бы крикнуть внятно, а не издать протяжный хрип, но скорее всего гребанному садисту этого было бы достаточно, чтобы оставить меня без воды.
Волны боли повторялись спустя неравные промежутки времени. Я начала считать удары сердца: иногда он повторял это спустя десять ударов, иногда через двадцать восемь, иногда через сто. На самом деле, цифра отсчета ни разу не совпала, настолько часто он менял ритм.
Я сжимала губы, иногда прикусывая их, и жмурила глаза, но не издавала ни звука. И я сильно подозревала, что не смогу ходить еще долго после того, что этот подонок творит. Или, по крайней мере, буду очень сильно прихрамывать.