Капля воды - крупица золота
Шрифт:
Участок, не так уж давно возникшим, походил на старый дырявый бурдюк. Не успевал Бабалы заштонать на скорую руку одну дыру, как появлялась другая.
Например, было четко определено: какая машина и какой груз должна перевозить. Стройка, казалось, кишела грузовиками и самосвалами. Но машины десятками выходили из строя или застревали в пути. Уж очень тяжелые были дороги. А многие шоферы — неопытны и не могли быстро устранить повреждения. И на тех участках, куда вовремя не подвозились запасные части к механизмам, горючее, тросы, работа останавливалась.
Подводили
А любая потеря времени оборачивалась, в сознании Бабалы, «простоем» тех земель, которые должен был оживить Большой канал. Пословицу «время — деньги» он переиначил на свой лад: время — вода. Будущая вода для бескрайних плодородных просторов, будущие урожаи…
Поэтому Бабалы не щадил себя, порой ему некогда было даже пообедать.
Однажды, когда он сидел у себя в кабинете и просматривал бумаги, на глаза ему попалось письмо. Адрес на конверте был выведен знакомым почерком…
У Бабалы взволнованно забилось сердце. Но он никак не мог улучить минутки, чтобы вскрыть конверт: в кабинете все время толклись люди, ему приходилось внимательно выслушивать каждого, разрешать возникшие споры и конфликты, подбадривать, уговаривать, подписывать всяческие бумаги… В конце концов, отчаявшись прочитать письмо в спокойной обстановке, он сунул его в карман.
В этот момент на него наседал парень, нетвердо державшийся на ногах, он вопрошал плачущим голосом:
— Товарищ начальник, почему бухгалтер не выдает мне подъемные?
Это был тот «работяга», которого Бабалы в первый день своего приезда увидел с бутылкой в кармане. У него и сейчас из кармана грязных, рваных штанов торчало горлышко четвертинки. На стройке он был притчей во языцех, и Бабалы уже знал, что зовут его Володя Гончаров.
Если бы на месте Бабалы был Артык, то, наверно, он вытолкал бы этого пьянчугу в шею: вот, мол, тебе подъемные, тебе ведь деньги не на жизнь нужны — на водку! А Бабалы жалел этого парня, видел в нем не только опустившегося, пропившего и деньги, и одежду, и ум «алкаша», но и человека, работника. Только — больного, несчастного человека. Потому он мягко проговорил:
— Вот что, Володя, ты сейчас не в себе, ступай отдохни, проспись. После потолкуем обо всем.
— И мне дадут подъемные? Жрать же нечего, товарищ начальник!
— Дадут, дадут, я поговорю с бухгалтером. Он, наверное, просто не хочет, чтобы ты их пропил. Ведь пьешь ты безбожно, дорогой. Так и до ручки можно дойти. А ты ведь, как я слышал, парень неплохой, а? И руки у тебя золотые. Дорогую цену платишь ты за это пойло, — Бабалы поглядел на его оттопыренный карман.
Володя, расчувствовавшись, даже всхлипнул:
— Верно, товарищ начальник! Вся жизнь — под откос… — Глаза его загорелись пьяной решимостью: — А хочешь, я… Вот тебе честное большевистское!.. А, я ведь беспартийный… Ну, честное комсомольское!.. А, из
— Вот это похвально!
— Глаза б мои на нее не глядели!
Он тупо посмотрел на бутылку, перекривился весь и хотел было хлопнуть ее об пол, но Бабалы удержал его руку:
— Погоди, не дело это — бить бутылки у меня в кабинете. Отдай ее лучше мне. Я припрячу до поры до времени. Вот встанешь твердо на ноги, мы ее вместе разопьем.
Володя как-то обмяк; протягивая бутылку Бабалы, спросил дрогнувшим голосом:
— А я… еще не конченый человек?
— Это, дорогой, целиком от тебя зависит. Я лично еще надеюсь видеть тебя в числе лучших строителей!
— Спасибо, товарищ начальник… Вот честное слово… А, я это уже говорил.
— Потом, потом потолкуем. Иди отдохни.
Володя ушел, пошатываясь, а в кабинете появился Зотов. Он ухмылялся и иронически, и добродушно:
— Ну, как, задал он тут концерт?
— Различного рода концерты, дорогой Иван Петрович, на участке устраиваются частенько.
— Видно, надо избавляться от их устроителей…
— Вам ли это говорить, Иван Петрович!.. Вы ведь сами чуть не стали жертвой крутых действий. Путь, конечно, заманчивый: выставить с участка проштрафившегося — взять на его место другого. Но, во-первых, откуда взять? Во-вторых — а существуют ли в готовом виде идеальные работники? Не наша ли обязанность самим их растить? И в-третьих, не хватит ли нам мириться с этой вокзальной суетой, когда одни прибывают, другие ручкой нам машут прощально? Не пора ли кончать с текучестью кадров?
— Пора-то пора….
— Но как это сделать, да? Выход я вижу один: людей необходимо воспитывать. Пока, мы этого не умеем. Или не хотим, ленимся этим заниматься. Дело это, конечно, хлопотное, кропотливое. Но такие, как. Володя Гончаров, — на нашей с вами совести!
— Уж не хотите ли вы сказать, — обидчиво произнес Зотов, — что это я приучил его к водке?
— Нет, я себя и вас виню совсем не в этом…
Услышав нерешительный стук в дверь, Бабалы крикнул:
— Войдите!
Дверь медленно открылась, и в кабинет, конфузясь, шагнул… Володя Гончаров. Вид у него был виноватый, глаза опущены.
Иван Петрович крякнул:
— Легок на помине!
А Бабалы принялся терпеливо увещевать парня:
— Володя, мы же с тобой, кажется, договорились: ты отдохнешь немного, потом потолкуем.
Володя вздохнул:
— Душа горит, товарищ начальник!
— Не понимаю…
— Мочи нет больше терпеть. А денег — ни шиша.
— Да ему опохмелиться хочется, Бабалы Артыкович, — насмешливо пояснил Зотов.
— Верно, Володя?
— Верно.
— А честное слово?
— В последний раз, товарищ начальник!.. У нас говорят: резко бросать нельзя. Если я сей же момент не хлебну этой отравы, так мне одна дорога: на кладбище. В последний раз!..