Капля воды - крупица золота
Шрифт:
— Здравия желаю, товарищ начальник!
Бабалы, невольно рассмеявшись, махнул ему рукой:
— Вольно, вольно? Садись, беглец.
Нуры, прихрамывая, подошел к столу, уселся, не сгибая больной ноги, и, опережая Бабалы, затараторил:
— С благополучным возвращением, начальник! Где побывал, с кем путешествовал? Не встретил ли кого из знакомых? Тут, честное слово, кого-кого только не встретишь… Небось и без приключений не обошлось? Ну, настроение у тебя, вижу, неплохое… Только ты не перебивай, начальник, дай хоть слово сказать! Какие вести из аула, что наш уважаемый Артык-ага поделывает, он ведь, говорят, в Ашхабаде? Нет ли известий от прекрасной пери? Когда же наконец зазвенят пиалы, начальник?!
Нуры сыпал словами, как пулемет, не дожидаясь ответа на свои вопросы. Бабалы понимал, что он хочет оттянуть время, боясь нахлобучки. Отчаявшись остановить этот поток вопросов, Бабалы погрозил ему кулаком. Нуры подобрался, ладонь опять взлетела к виску:
— Готов выполнить любое ваше приказание, товарищ начальник!
Бабалы, смеясь, покачал головой:
— Ох, бестия!..
Он поднялся, положил руку на плечо Нуры:
— Как твоя нога, Нуры?
Нуры, закинув голову, посмотрел на Бабалы чистыми, как небо, глазами:
— А что нога? Нога как нога. Крепка, как ствол тутовника. — Он ударил по больной ноге ладонью: — Во!.. Только что не звенит.
— А вот врачи говорят…
— Начальник, чья это нога — моя или врачей? Кому лучше знать, болит она или нет? Я ведь про их ноги ничего не говорю. Что же они к моей привязались?
— А она у тебя не опухла еще больше?
— Опухла!.. — возмутился Нуры. — Мозги у этих докторов опухли. Во, гляди, начальник!
Вскочив с места, Нуры вышел на середину кабинета, притопнул одной ногой, потом другой — больной и, морщась, но, стараясь и вида не показать, как ему тяжко, пустился в пляс.
— Стой, стой, Нуры! — Бабалы поднял руку. — Ты что это из моего кабинета клуб устроил?
— А чтоб ты поглядел, какой я больной.
Бабалы и жалел Нуры, и в душе гордился им, и с трудом сдерживал улыбку:
— Ладно. Убедил. Теперь ступай ко мне домой…
Нуры с мольбой протянул руки в пространство:
— Скрепер же у меня там, начальник!..
— Сказано: пойдешь ко мне. Дело у меня к тебе есть, обговорить надо. Отдохни, позаботься о чае. Я долго не задержусь.
Нуры, вздохнув, поплелся к двери, чуть припадая на больную ногу и силясь скрыть это.
Бабалы с доброй улыбкой смотрел ему вслед.
От бумаг, в которые он снова было зарылся, оторвало появление очередного посетителя, старшего прораба Хезрета Атаева. Это был пожилой коренастый мужчина с густыми бровями, сросшимися на переносице, и седоватой, жесткой, как щетка, щетиной. Бабалы сразу увидел, что прораб чем-то угнетен, брови его нависли над глазами темными тучами. Все же он задал дежурный вопрос:
— Как дела, Хезрет, как настроение?
— Настроение? — прораб мрачно усмехнулся. — А такое, будто только что покойника проводил.
— Ого, с какой ноты ты начинаешь!..
— Это последняя моя нота, Бабалы. Все. Нет больше моего терпения. — Он стянул с себя полевую сумку и бросил ее на стол. — Вот. Я сдаю свои дела.
Бабалы поднял на него удивленный взгляд:
— От кого я это слышу, Хезрет? Ты пятнадцать лет проработал на ирригационных стройках. Недавно тебя назначили старшим прорабом. И вместо того чтоб трудиться засучив рукава, ты вдруг капитулируешь?
— Да, Бабалы, пятнадцать лет, как одна копеечка… И за все эти годы, какие бы трудности ни встречались, — я не сдавался. Ты знаешь это. Ну, а теперь — сдаюсь. Сдаюсь, Бабалы!
— Не похоже это на тебя, Хезрет. Ты ведь старый фронтовик…
— Да, Бабалы, и никому еще ни разу не пришлось за меня краснеть. Все я испытал: нужду, голод, жажду. И все преодолел! Но с такими безобразиями, которые тут творятся, я еще не сталкивался… Меня мучает стыд, Бабалы!..
— Может быть, ты все-таки изложишь все по порядку — в доступной для меня форме?
— Прости, Бабалы. — Хезрет приложил руку к сердцу. — Вот здесь — болит. Поверь, сам я любое могу вытерпеть. Но я не в силах видеть, как люди страдают — из-за чужой преступной халатности!..
— Что же все-таки стряслось?
— А то, что чуть не погибли строители из бригады, работающей в Гульбедене. Им вовремя не доставили воду, от жажды у них помутилось сознание, и они выпили всю дрянь из радиаторов машин.
У Бабалы напряглись мускулы на лице:
— И… дальше?
— Счастье, что никто не помер. Но несколько человек лежат в больнице, и в очень тяжелом состоянии.
— Так… — Бабалы крепко потер ладонью щеку. — Кто же конкретно виноват в этом безобразии?
— Пойми меня, Бабалы… Этот случай, конечно, особый. Чепе. Но на участке вообще худо со снабжением! Те, кому надлежит заботиться о людях, плюют на них! Вот что я тебе скажу: пока снабжением ведают такие, как Муррук, всего может ожидать.
— Муррук? — Бабалы прикусит губу.
— Он самый. Как ты терпишь его, Бабалы? Неужели ты ничего не видишь? Нет, мне на твоем участке делать нечего. С каким лицом я появлюсь в той бригаде? Со стыда сгорю!.. Так что, Бабалы, или совсем меня отпусти, или переведи на рядовую работу.
— Не хочешь, значит, нести ответственность за чужие грехи?
— Не хочу. Послежу, как ты будешь говорить с теми ребятами…
— Но кто-то должен ведь распутать это дело, Хезрет! Или мы так все я оставим, как есть?
— Ты же держишь этого Муррука.
— Положим, мне его сверху навязали. У него, как говорится, «рука» в министерстве. А потом — вина его еще не доказана. Вот ты и разберись во всем этом.
— Следователь из меня, боюсь, плохой.
— Но ты ведь болеешь за стройку и за людей наших! И судя по всему, имеются у тебя на руках кое-какие факты. Начни с этой истории в Гульбедене. Случай действительно исключительный, граничащий с преступлением!.. Найди виновника, Хезрет, и, поверь мне, он не уйдет от заслуженной кары!