Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей
Шрифт:
Она положила камешек в сторонку на платье и поискала другой. Этот толстоват, но для первого броска вполне сойдет.
Плюх. Ушел в воду. И вообще не прыгал.
Полина нахмурилась. Ужо погоди! Какое счастье, что ее в этот момент никто не видит! А то ведь за дуреху-распутеху сочтет!
Она подхватила первый камешек, что лежал на платье, и, взвизгнув, кинула его.
Запрыгал по воде, как форель. Семь раз подпрыгнул!
Полина замерла на месте, как громом пораженная, и недоверчиво смотрела на воду.
– Семь раз, – прошептала она. – Семь раз! – Теперь девушка восторженно взвизгнула!
И взмахнула руками, как молоденький куренок крыльями. Стояла на берегу и громко визжала от восторга.
Маршал Даву чувствовал себя скверно. Упустив под Минском русскую армию, он мог объяснить причины этой неудачи тем, что король Вестфальский плохо исполнял его приказания. Но чем объяснить дальнейшее? Король, получив нагоняй от императора, обиделся, да и отбыл из армии. Даву теперь самостоятельно распоряжался стотысячным войском. Никто не мешал осуществить замысел императора. И все же этот хитрец Багратион с поразительной, непостижимой ловкостью продолжал ускользать из рук! Да еще дважды – под Миром и Романовом – нанес сильнейшие удары французскому авангарду, разгромили добрый десяток превосходных кавалерийских полков!
И вот под Смоленском Первая и Вторая армии русских соединились.
Эта военная кампания никак не походила на те, которые Наполеону приходилось вести прежде.
Из донесения наблюдателя Его Императорскому Величеству Государю Александру Павловичу:
«Местных жителей французам обнаружить не удается, так же, как и пленных взять; отставших от армии по пути не попадается; шпионов у них нет. Армия находится среди русских поселений, и, тем не менее, если мне позволено будет воспользоваться этим сравнением, она подобна кораблю без компаса, затерявшемуся среди безбрежного океана. Через несколько дней после прибытия французского войска в Витебск, чтобы раздобыть продовольствие, приходилось уже посылать лошадей за десять-двенадцать лье от города. Оставшиеся жители все вооружались; французам же невозможно найти никаких транспортных средств. На поездки за продовольствием изводят лошадей, нуждавшихся в отдыхе; при этом с риском быть захваченными казаками или перерезанными крестьянами, что частенько и случалось».
Мысли о мире теперь все чаще и чаще приходили в голову французского императора.
– Я хочу мира, и я не был бы требователен в вопросе об условиях мира, – признался он Арману Коленкуру, – если б Александр прислал ко мне доверенное лицо, мы могли бы быстро прийти к соглашению… Есть много способов уладить дело так, чтобы русские не остались слишком недовольными и не убили Александра, как его отца…
4
Цветочек был мертв.
Фаддей смахнул каплю с носа и вытер ладонь о мундир. Глаза пристально следят за маленьким костерком на краю лагеря, очень одинокому костерку. Была ночь, солдаты устроились подле огня. Им хоть немного хотелось развлечься, избавить головы от тех мерзких мыслей, которых они поднабрались на марше. А вот ему было сейчас не до шуток. Он хотел одиночества.
Цветочек умер…
Прошло уже две недели с того безумного бега сквозь бурю. И тогда Цветочек находился на волосок от гибели. Прошелся по лезвию бритвы, с одной стороны которой жизнь, с другой – смерть, но все-таки удержался, выстоял. После той ночи они верили, что ничто на свете уже не сможет доконать их.
Три дня после того марша они отдыхали.
Три дня оставались на одном месте. Но война никому не позволит насладиться спокойными деньками. Она уже упрятала их в свой волшебный сундук, готовя новые беды и ужасы. Она, война эта, уже поняла, что нужен такой страх, перед которым все прежние померкнут.
Все началось с легкой головной боли. Большинство солдат о ней молчали, не хотели признаваться в эдакой смехотворной слабости, как раскалывающаяся черепушка. Цветочек был первым, кто начал жаловаться. Конечно же всерьез его жалобы никто не принял. Сочли действием жары и посоветовали пить побольше. А ведь тогда его еще можно было спасти.
Фаддей всхлипнул с несчастным видом.
У некоторых головные боли сопровождались сильным жаром. А вот у Цветочка – странное дело! – жара как раз и не было. Батальонный лекарь Бернье был в ужасе, когда начался мор. Больные уходили в лес, и больше уже никто из них к товарищам не возвращался. Офицеры объявили бедолаг дезертирами и устроили самую настоящую охоту. А когда нашли, все враз понятно сделалось.
Фаддей помнил, что происходило с Цветочком. Тот в этот день, как малый ребенок, в штаны обделался. И как малое дитя поглядывал и молчал.
Вещички его смердели смертью. Как будто он в них разлагался заживо. Эту вонь Булгарин никогда в жизни не забудет. От одного лишь воспоминания о том смраде к горлу подкатывал комок тошноты.
В последний раз он видел Цветочка в лазарете рядом с другими несчастными. Его бледное детсковатое личико осунулось, а кожа сморщилась, как у старичка. Глаза покраснели, сосуды полопались, как фарфоровая тарелка, разбитая на мелкие осколки. В кишках бедолаги булькало, гудело и пищало так, что жутко до невероятности становилось.
Ему пришлось попрощаться с Цветочком, бросить его в лазарете. Больные были настрого изолированы от лагеря. Чтобы эпидемия не распространялась, говорили офицеры. Так что прощался Фаддей с Цветочком торопливо, на скорую руку. И сам себя за это виноватым чувствовал. Буркнул только:
– Скоро увидимся! – лишь бы не думать о смерти возможной, лишь бы не думать.
А через два дня Цветочка не стало. Лейтенант Фабье сказал ему о смерти товарища во время побудки. Похоронили ли несчастного, лейтенант и сам не знал.
А эти офицеры вообще ничего не знают! Только и умеют пожимать плечами и ничего не знать!
А он никогда больше не сможет поговорить с Цветочком. Дурень ведь чуял, что конец его наступает. Фаддей же и успокаивать его не стал, как отмахнулся:
– Скоро увидимся!
Что за ложь! Да они вообще ни один с этой войны не выкарабкаются. Где-то там за леском притаилась смерть и хихикает в костлявый кулачишко.
Его-то эта чертова дизентерия пощадила. Да и новых случаев не наблюдалось. Но смерть-то не перехитришь. До тех пор, пока людье, как звери дикие, мотаются по земле, убивая себе подобных, – ее ни за что не перехитрить.