Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей
Шрифт:
– Мне надобно выйти, – негромко предупредила она.
– Спасибо, что присматриваешь за ней, – кинул на нее благодарный взгляд Шарль. А когда девушка уже стояла в дверях, торопливо добавил: – Полина, тебе надобно лишь слово сказать, и я отправлю тебя домой с эскортом.
– Все хорошо, Шарль, – слабо улыбнулась она. – Я остаюсь. Я… я ей нужна.
Он кивнул.
– Спасибо! – и прошептал: – Там… там, на улице, любоваться-то нечем.
Как будто Полина и без него не знала! Словно город, еще вчера обращенный в поле боя, может быть красив!
Господи, до чего ж пот, грязь дорожную с себя смыть-то хочется! А что по дороге к реке встретиться может – и думать страшно. Сегодняшней ночью она не раз бегала с ведром за водой, проливала ее, спотыкаясь о мертвые тела. В воздухе висел тлетворно-сладковатый смрад. Как же завтра-то провоняет все, если тысячи непогребенных тел на солнце лежать останутся!
Полина двигалась вниз по разоренной улице вдоль сгоревших домов, из которых все еще курился дымок. Взгляда к небу не поднять, да и по сторонам глядеть жутковато – кругом убиенные лежат на земле. Словно картина Суда Страшного. Лишь бы посредь мертвецов сих его тела не нашлось!
Полина еще никогда не тосковала по своему брюзгливому дядюшке. Зато теперь! Внезапно девушке представилось, что она единственная уцелевшая в каком-нибудь средневековом городке, чрез который прошлась безжалостная и всемогущая Чума.
Она себя во всю эту бессмысленную поездку в Россию ощущала очень одинокой, даже в присутствии Шарля и Антуанетты. Но ныне одиночество в городе мертвых – как будто бог суд только что творил над Содомом, а ее позабыл.
Где были души людей, чьи тела лежали здесь ныне? Может, им там лучше, чем здесь, на земле? И захотели бы они вернуться сюда еще раз, коли б выбор у них имелся?
А вот она не знает, будь выбор у нее, вернулась бы она в жизнь-то. Ибо то, как существовала Полина, жизнью назвать нельзя. Долгое время она верила, что любовь придает смысл бытию. Но ведь и любви она еще не знала! Любовь – да такого слова в ее кругах вообще не слыхивали! Замужество с тем, в лицо которому и заглянуть-то страшно.
Люди ее сословия, словно мертвые на улицах уничтоженного Смоленска. Политикой они называют уничтожение безвинных. Последние недели Полина довольно пообщалась с офицерами и их женами и прекрасно знала их отношение к тем, кто сейчас лежал на улицах разоренного Смоленска. Они даже не верили, что война была слишком грязным делом. Дамы думали лишь о своих лейтенантах, капитанах, генералах и любовных приключениях, словно и не жили, а в романах действовали. И в этих романах о солдатах, погибших на поле боя, никогда не писали.
Наполеона Полина теперь ненавидела. Когда-то она была от него в восторге, почти что влюблена. Когда? Пожалуй, в другой жизни. Его дела, его слава околдовывали ее. И вот теперь она видела эту славу собственными глазами, вернее, изнанку славы: безвинно убиенных – из французской армии, из русской. На его – и только его – совести каждый погибший солдат. За это она и ненавидела Корсиканца.
Полина вздрогнула всем телом, услышав за спиной голоса. А когда обернулась, еще больше поразилась правильности сравнения Смоленска со средневековым городом мертвых: четыре солдата перекидывали в огромную телегу трупы однополчан. Вот такие же телеги были в городах, пораженных чумой.
Почему-то Полине вспомнился их конюшенный Ханси. Маленькой девчонкой она нашла в сене мышь. Ханси схватил мышь за хвост и метнул о стену с криком:
– Убирайся в ад, пся крев!
Мышь упала к ногам Полины, и девочка видела, как та умирает. С громким воплем Полина тоже бросилась биться головой о стену. До сих пор шрамик на лбу сохранился. Отец в тот же день прогнал Ханси прочь из имения. Три ночи Полина лежала, не смыкая глаз, вспоминая мышиную агонию.
А вот теперь ее целая гора тел не пугала. Как будто и не люди то были вовсе, а камни или трава придорожная, неотъемлемая принадлежность любого пейзажа. А как бы она отреагировала, если б среди мертвых солдат того, знакомого узнала?
Полина добралась до сада на берегу реки. Уцелевшие яблони увешаны плодами, как елка игрушками на Рождество. А на земле повсюду тела мертвые – с ранами зияющими, разверзстыми. Изорванные тела.
Господи, до чего бы здесь красиво без войны было!
Вот она, река. Полина присела на берегу, в мягкую зеленую травку. Девушка скинула туфельки и опустила ноги в прозрачную воду. Ледяную. Полина зажмурилась, наслаждаясь нежными прикосновениями солнца.
Почему она одна сидит тут? Почему у нее нет никого, с кем можно было бы поговорить сейчас, поговорить обо всем, что выгорало в душе, избавиться от пепла, запорошившего сердце? Того, с кем можно поделиться заботами и мечтами, довериться!
Довериться она могла лишь своему брату Жану и еще одному человеку. Тот майский день, берег реки. И солдат. Фаддей Булгарин.
Сейчас Полина размышляла о том, о чем старалась не думать уже долгое время. Та встреча не была кокетством, как она пыталась уговорить себя, – нет, тот юноша с ясным, открытым взглядом запал ей в душу. Несколько минут в его обществе, несколько слов, которыми они перебросились друг с другом, – и все, но никогда прежде в жизни Полина не была так счастлива. Булгарину была чужда спесь и надменность двора. Не было на нем маски, заученных улыбок тоже не было. Он доверился ей, совершенно не зная ее, поделился крохой души. Какое ей теперь дело до философических монологов скучающей великосветской молодежи! Булгарин ничуть не кокетничал с ней, он говорил о том, что действительно волновало его.
Как бы ей хотелось вновь увидеть его! Ей нужно, просто необходимо переговорить с ним. Она обязательно рассказала бы ему обо всем, что произошло с нею в последние недели, о своей ненависти к Наполеону, который есть убийца и своих собственных солдат, и русских. Душу выговорить, выкрикнуть надобно. Антуанетта с ее неожиданной беременностью была занята лишь самой собой, а теперь с этой нервической лихорадкой стала ее самой главной заботой и тревогой. С Шарлем она была не столь близко знакома, чтоб доверять наболевшее.
Полина подалась вперед.
На другом берегу в зарослях двух корявых ив лежал мертвый солдат. А может, еще живой?
Господи, лишь бы Булгарин жив был! Полина зажала руками рот, удерживая рвущийся с губ плач.
Господи, пусть он найдет ее! Пусть отвезет ее домой!
Девушка устало поднялась. И, как слепая, двинулась к дому. Устала, устала она. Надо лечь в постель и хоть немного помечтать о Фаддее. Имя у него все-таки странное. Такое русское имя.
Поднимаясь по лестнице, Полина услышала всхлипывания. Шарль! Он сидел на полу, вжавшись спиной в закрытую дверь, и рыдал, как маленький ребенок.