Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей
Шрифт:
Слова о прощении и любви к ближнему – да их как будто и не слыхали люди никогда. Как будто и в церковь ни разу не захаживали. И почему, почему никто из ближних не возразил ни словом Наполеону супротив сей проклятой войны? Ведь никто из тех, кто окружал Фаддея в Великой Армии, не знал совершенно, для чего в действительности развязана эта война. И молча, тупо шли на убой.
Словно незримое войско демонов их подгоняло. Словно дьявол толкал Наполеона под локоть, когда он подписывал указ о наступлении на Россию. Да дьявол сей указ и подписывал! Он толкал пушки, крутил колеса смерти и ненависти. И никому не позволял задуматься. Убивают? Ибо не ведают, что творят. И маршал Даву тоже из когорты демонов, сие яснее ясного. Может, и офицеры батальонные тоже бесы, каждый из которых кричит: «Вперед! Марш!» А Его Величество Наполеон Буонапарте и есть сатана собственной персоной, антихрист.
По спине побежал неприятный холодок. Фаддей вздрогнул, как ребенок, когда у того в темноте за спиной веточка хрустнет.
– Ну, ну! – раздался приглушенный голос Дижу. – Герой Булгарин, надеюсь, не сильно испугался?
– Не дождешься, – отмахнулся от него Булгарин. – Я тут о бесах думал…
Дижу бросил рядом с Фаддеем на землю попону и сел к огню.
– Понятно, значит, я твоему разговору с бесами помешал, – хмыкнул Рудольф. – Но что-то мне не нравится, как ты в последнее время от остальных отделяешься и с мрачной рожей у костра сидишь. Это вообще-то прежде моя роль была.
– Д-да, Дижу. Теперь ты у нас не один такой… необычный. Да очень скоро у всех наших камерадов рожи мрачными сделаются.
Дижу кинул взгляд на другие лагерные костры, там-то у солдат настроение явно получше было.
– Ну, за них не беспокойся. Они предпочитают роль мух, что кружат над трупами. Пффр! Обосрались за несколько дней по самое не хочу, но все ж таки выжили, вот и радуются теперь, как дети.
– Но мне почему-то не радостно.
– Лично я буду радоваться, когда на мне сего проклятого мундира больше не будет. Только тогда!
Фаддей кивнул.
– Думаешь, скоро эта чертовщина кончится?
Дижу с блаженным видом ворошил ветки в костре.
– Скоро вообще все закончится, дружище.
– Ну, чтоб совсем все заканчивалось, не хотелось бы…
Дижу пожал плечами.
– А ты так цепляешься за жизнь? Лично я – нет.
– Вот этого-то я и не понимаю в тебе. Каждый человек цепляется за жизнь, потому что в ней, несмотря на все пакости, хорошее все-таки перевешивает.
– Ха! Да ты по сторонам-то посмотри, Булгарин! Где тут хорошее перевешивает? Жить означает не что иное, как решать, каким макаром в смерть закатишься – али от поноса, от истощения или же от пули лихой. Жить означает всего лишь дожидаться смерти, и все это мне не очень-то нравится. Лучше уж тогда сразу преставиться.
Фаддей предостерегающе вскинул руку.
– Нет, погоди, погоди! Ведь всегда же есть возможность жить хорошо, по совести.
– И как же это?
– Ну, во время боя, под шумок, удрать к чертовой матери.
Дижу улыбнулся.
– Ты так и не выбросил эту идею из головы?
– Мне кажется, лучшее время для побега – в пылу боя. Знаешь, почему? Потому что в сей момент всем наплевать на то, что с тобой происходит.
Дижу сочувствующе поаплодировал пылкой речи Булгарина.
– Любопытно. Нет, честное слово, любопытно. Здорово ты все рассчитал.
– Так ты бежишь со мной?
– Посмотрим, – и Дижу задумчиво поворошил ветки. – Вот только я не знаю, стоит ли собственную жизнь ради жизни по совести на кон бросать.
Фаддей даже разозлился.
– Ну, так решай быстрее! Кто знает, когда палить всерьез начнут. За парочкой дезертиров здесь никто вслед не погонится.
Повисла тишина. «И чего он осторожничает?» – недоумевал Булгарин.
– Я вот всегда вспоминаю, как мы с ребятней в детстве в гвардейцев играли, – произнес он, наконец. – Восторг был щенячий, право слово! Прыгать по грязи, друг друга в ней вывалять!
И замолчал. Дижу с равнодушным видом поглядывал на огонь.
– И как нам только в голову-то приходило – играть в гвардейцев, в войну? – вздохнул Фаддей. – Глупость страшная!
– Веселое у тебя детство было, – по-привычному насмешливо заметил Дижу.
– Как будто вы в другие игры играли! – хмыкнул Фаддей.
Дижу дернулся.
– Я что, не говорил тебе, что со мной никто не играл, потому что я – сынок выродка?! – зло проговорил он. – Ведь говорил же?
Фаддей молча кивнул. Вновь повисла тишина, а когда Дижу заговорил, Булгарин даже вздрогнул от неожиданности.
– Видимо, я сызмала вел себя дезертиром… Для отца я был убийцей матери. Для деда – сыном человека, замучившего его дочь. Вот и вели они себя со мной как с распоследней тварью. Попробуй тут, не научись ненавидеть людей! Дед еще хуже отца был, лживый фарисей. На людях изображал доброго самаритянина, принимающего бедного осиротевшего внучка. А наедине смешивал меня с дерьмом. Когда я подхватил воспаление легких, он мне даже воды не подал. Попались бы они мне все сегодня, да жаль – подохли давно…
– А у тебя… у тебя была любимая? – внезапно спросил Фаддей.
И зря спросил, как видно.
– Ладно, спать пора, – вздохнул Дижу и поднялся.
– Ну, так как насчет побега? – заторопился Фаддей.
– Время покажет, Булгарин. Время покажет.
Фаддей остался в одиночестве. Эко вопрос о девушке Дижу не по вкусу пришелся. Что-то за этим точно кроется. Фаддей пошарил в нагрудном кармане и вытащил черную ленточку Полины, а вслед за ней маленький камешек.
Камешек ему в лазарете Цветочек дал:
– Мой счастливый…
Камешек и лента были его самыми бесценными сокровищами.
Глупо, по-детски, зато правдиво. Эти вещи будили воспоминания о двух людях, по которым он действительно тосковал. Цветочек-то потерян безвозвратно. Да и Полина – тоже. И все же ему не хотелось расставаться с крохой надежды. О, как же он хотел вновь увидеть ее!
А вдруг он сам вскоре погибнет? Кто по нему-то тосковать будет? Разве что Мишель… А Дижу? Вряд ли. Хотя…
Как же ему хочется мышью-полевкой обратиться да и нырнуть в какую-нибудь норку. Или деревом стать, которому все грозы нипочем…