Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей
Шрифт:
И тут Фаддей заметил, что среди камерадов не достает Мишеля.
– Его ядром… разорвало, в клочья, – отвел глаза в сторону Фабье.
Фаддей зажмурился.
Из донесения наблюдателя Его Императорскому Величеству Государю Александру Павловичу:
«Французы разграбили и сожгли Смоленск, церкви обратили в конюшни, поругали женщин, терзали оставшихся в городе стариков и слабых, чтобы выведать у них, где спрятаны мнимые сокровища. Во всю эту войну они показались совершенными вандалами. В поступках их незаметно искры того образования, которое им приписывают. Во все это время они ознаменовали себя неистовствами, осквернением церквей и сожиганием сел…»
Был знойный июльский полдень. Полковник Чернышев дежурил в штабе. В соседней комнате великий князь Константин Павлович о чем-то совещался с приближенными генералами. Внезапно дверь распахнулась. Великий князь выскочил красный, злой, растрепанный, прохрипел:
– Чернышев, поезжай со мною!
Ага, к Барклаю понесло. Мешать, по обыкновению.
– …Немец, изменник, подлец! Продаешь Россию, так вот я не хочу состоять у тебя в команде! К Багратиону с корпусом перехожу!
Барклай удивленно посмотрел на великого князя. Тот продолжал изрыгать самые непристойные ругательства. Барклай отвернулся и занялся своими делами.
– Что, а? Каково я этого немца отделал! – самодовольно усмехнулся великий князь и убежал.
Чтобы через час по возвращении в штаб получить от Барклая предписание: сдав гвардейский корпус генералу Лаврову, немедля выехать из армии.
Чернышев улыбнулся и обратился к одному из офицеров:
– Здорово! Выставить из армии родного братца императора! И при том сохранить полное самообладание и благородство! Восхищаюсь таким характером…
– Да, но и нарекания на Барклая тоже велики…
– Кто ж о том спорит, – вздохнул Чернышев. – Я уже слышал, в Петербурге хотят нового главнокомандующего…
– А кого прочат, не слышали, полковник?
– Багратион говорил, дворянство требует назначения Кутузова…
Слова Чернышева всерьез не восприняли:
– Ну, это пустое дело! Всем известно, что государь старика Кутузова терпеть не может…
– Слухи таковы, а там кто знает! Поживем – увидим! – улыбнулся полковник.
…Государь Александр Павлович с детства мечтал о лаврах полководца. Аустерлиц, где впервые более чем ярко обнаружилась его стратегическая бесталанность, несколько поколебал, но так и не убил стремления к военной деятельности.
– Я был молод и совсем неопытен, Кутузов должен был удержать меня от сражения, – оправдывая себя, говорил император приближенным, хотя сам отлично сознавал, что Кутузов, фактически отстраненный им от командования, никак «удержать» его не мог.
И вот началась она, эта война. И все планы императора, подсказанные Пфулем, снова оказались никуда не годными. Теперь уже было значительно труднее найти себе оправдание. Сестра императора Екатерина Павловна, не щадя его самолюбия, первой в откровенном письме высказала то, о чем думали многие. «Ради бога, – писала она брату, – не берите командование на себя, потому что необходимо без потери времени иметь вождя, к которому войско питало бы доверие, а в этом отношении вы не можете внушить никакого доверия».
Молча проглотив обиду, Александр все же последовал этим советам. Войска Наполеона слишком уж быстро продвигались вперед, создавалось угрожающее положение. Дальнейшее вмешательство царя в военные дела могло окончиться катастрофой.
Вопреки своему желанию Александр вынужден был назначить главнокомандующим Кутузова.
Требуя от фельдмаршала решительных сражений и заявляя всем, что «скорее отрастит себе бороду и уйдет в Сибирь», чем заключит мир с Наполеоном, Александр Павлович ждал чуда. И понять императора было можно. Он прекрасно знал, что дворянство, проявившее столь резкое недовольство Тильзитским миром, никогда не простило бы ему нового соглашения с Францией; он был бы убит, как его отец, на что и намекал Наполеон в разговоре с Коленкуром.
А в проницательности Бонапарту никак нельзя было отказать.
6
Она чувствовала себя хуже некуда.
И дело вовсе не в том, что сегодняшний день был еще муторнее, чем остальные. Уж больно духота невыносимой казалась, и корсет был аки из свинца. Попробуй такой на себе потаскать… Дышать тягостно, а поболе всего хотелось рвануть на себе платья, чтобы посвободнее себя почувствовать. Весь день ведь решать приходилось, то ли открыть оконце в такую жарищу, то ли закрытым оставить. Пот, словно мед, к коже лип, будто горячка у нее какая. Совсем как у Антуанетты.
Измученная Полина приподняла голову и глянула на подругу. И хоть спала Антуанетта, все равно даже во сне метаться продолжала, била руками по матрасу, насквозь промокшему от пота и компрессов. Веки подрагивали нервно.
Полина всю ночь подле нее провела, когда лекарь выказал опасения в нервической лихорадке. А теперь ждала Шарля. Ему в штабе работать пришлось, в задачи его входило обустроить захваченный Смоленск под склад фуража и припасов. Русские войска хоть и отступили, но побеждены-то не были. Война продолжалась.
Но Шарль обещал сменить ее поутру. Они оба не отходили от Антуанетты. Лекари в Смоленске все больше раненных в бою пользовали. Ноги там, руки ампутировали без числа. Кого уж тут заинтересует дама в горячке и интересном положении?
Эх, надо было им домой уезжать. Но именно Шарль и заупрямился – беспокоился за Антуанетту и ребенка. Свое решение тем оправдывал, что уж больно поход затянулся. Но на следующий день, в те самые часы, когда французская армия шла на штурм смоленских стен, у Антуанетты случился первый приступ этой самой нервической лихорадки. Так что об отъезде домой, таком долгожданном отъезде, и думать теперь было невозможно. Да и бог с ним, с отъездом, только бы опасности никакой для Антуанетты и ее ребеночка не было.
Полина услышала шаги на лестнице. Ну, наконец-то!
В комнату вошел Шарль.
– Как она? – тихо спросил он, как будто мог разбудить Антуанетту.
– Кажется, немного лучше, – солгала Полина, приподнимаясь со стула и растирая затекшее тело. – Компрессы – средство наиудивительнейшее!
Ей хотелось вселить надежду в сердце Шарля. А что им всем, кроме надежды, оставалось-то?
Шарль пощупал лоб жены, снял полотенце с головы и смочил в ведре с водой.
Полина положила руку ему на плечо.