Каприз леди Авроры

Сударева Инна

Исидор малость смягчился. Сел рядом, погладил дочь по дрожащему плечу.

–  Пусть так. Я признаю: Корт утешил мое сердце, вернув тебя. С умыслом или нет - его дело. Я благодарен, я хотел отблагодарить его честь по чести. Но он сам отказался. Допускаю мысль, что этот Шип отличается от тех Шипов, которых я знавал. Что он, в самом деле, честен и благороден и хотел лишь одного: чтоб бедная, похищенная разбойниками, дочь вернулась к своему страдающему отцу. Тогда то, что Корт сбежал из Гедеона - очень правильный поступок. Он сделал свое дело и исчез, скромно, без лишних волнений

и тревог. Его жизнь осталась при нем, наша - при нас. Если рассудить так, то этот Шип еще и очень мудр.

–  Но я хотела, чтоб вы встретились, чтоб поговорили. Я ведь люблю его. Я и тебя люблю, - Аврора обняла отца и не лукавила ни капли, прижимаясь лицом к его бородатой щеке.
– И я очень хочу, чтоб два дорогих мне человека были всегда рядом…

Император помолчал, хмуря брови. Конечно, проявление дочерней любви и нежности не оставили его равнодушным. Он был рад такой приятной неожиданности, как теплые слова и не менее теплые объятия. Но чтоб его уравняли с Шипом? Возмутительно! Однако вслух Исидор выразился по-другому, очень мягко, но уверенно:

–  Милая. Забудь его. Это самое правильное, что ты можешь сделать, - он вновь погладил дочь - уже по золотистым волосам, которые приятно пахли ромашкой.
– Поверь: это пройдет. Время поможет. И я помогу…

Аврора лишь вздохнула и повторила нехорошие слова:

–  Я умру без него, папа…

–  Ну-ну, крошка моя, ну-ну, - ободряюще пробормотал император, а про себя подумал: "Глупости бабские. Пройдет…"

Но пока выходило по-иному.

Аврора мрачнела и худела.

Не помогали ни ее любимые блюда и сласти, в которых девушку теперь не ограничивали, ни роскошные подарки, ни шумные ватаги юных придворных - девушек и юношей, засылаемых императором к ней, чтоб они вытащили наследницу в парк погулять и потанцевать на залитых солнцем лужайках. Ведь когда-то Аврора обожала плясать и прыгать под веселые звуки барабанов, свирелей и бубнов. Танцевать босиком, на мягкой траве, под роскошными кленами или нежными липами.

Ах, сколько бы отдал Исидор за то, чтоб вновь увидеть эту картину - танцующую дочь, с улыбкой на нежных губах, с растрепавшейся прической, с крохотными голыми пятками, мелькающими из-под шелковых юбок. А ведь так было совсем недавно - в апреле-месяце, на дне рождении Авроры. Только тогда Исидор смотрел на все эти танцы и забавы, как на большую, никому не нужную глупость.

Сегодня он желал делать глупости, и задумал провести в Гримтэне самый пышный Праздник Желтых Берез. Так отгулять, чтоб вовек этого веселья не забыли. И все для того, чтоб расшевелить погруженную в серые печали дочь.

Аврора же с недавних пор признавала лишь одно развлечение: сидя у окна, дергала из нагрудной перевязи Шипа Корта сияющие мальки (перевязь и ножи остались у нее еще с форта Гедеон) и бросала их в резные дверцы своего огромного платяного шкафа. Узор на них был в виде дубовых веток и листьев, и девушка старалась попадать в желуди…

* * *

Корт въехал в столицу через южные Рогатые ворота. Дал стражнику серебряный дукат, чтоб тот его не обыскивал. Солдат окинул взглядом неприметного всадника в сером плаще на низкой гнедой лошадке, за которым семенили два ослика весьма печального вида, груженные большими кувшинами с маслом, и кивнул:

–  Масло - это кстати, дружище. Особливо для пекарей. Они нынче в нем нуждаются. Через день-два - праздник большой, и к нему надо столько вафель да булок сотворить, что масла реки пойдут. Ты езжай по этой улочке, а потом, за сапожной лавкой - направо. Там - дом пекаря Хоруса. Он у тебя все масло купит. И заплатит хорошо. Он малый нежадный, - подмигнул стражник, а сам умолчал о том, что пекарь Хорус - муж его сестры.

Корт улыбнулся и низко поклонился служивому:

–  Спасибо за совет, добрый человек, - и умастил благодарность еще одной блестящей и полновесной монетой.

Он слыхал, что в Гримтэне решили устроить большие гуляния. И сообразил, что в столице будут нуждаться в таком товаре, как масло. Поэтому и купил ослов и несколько кувшинов с нужным продуктом - чтоб легко проехать в город.

Совет стражника был убийце на руку: в лице пекаря Хоруса, толстого и румяного, как и все пекари, он нашел отличного покупателя. О цене, выгодной обеим сторонам, договорились очень быстро, и через минуту Корт, увязывая тяжелый кошель с монетами в пояс, мог видеть, как подмастерья пекаря уносят в кладовые своего хозяина масляные кувшины, облегчая спины понурых осликов. "Замечательно", - подумал молодой человек и вновь повернулся к пекарю.

–  А нельзя ль моих ослов и коня у тебя в конюшне пристроить? На время праздников?
– спросил он Хоруса.
– Я в столице редко. Хочу праздник посмотреть, погулять. А скотину негде оставить. Я готов платить за постой.

Пекарь обрадовался - учуял новую выгоду.

–  Конечно, можешь. Можешь и сам у меня пару ночей перебыть. Найдем место для гостя. Возьму с тебя я немного, потому что ты мне масло очень уж вовремя подвез.

Корт кивнул и протянул Хорусу руку, чтоб закрепить сделку.

–  Вот и славно, друг ты мой масляный, - широко улыбался пекарь.
– Пойдем, покажу тебе комнату.

Комната Шипу досталась "замечательная": Хорус отдал в распоряжение Корту маленький и пыльный чуланчик на чердаке своего дома. Убийца, познакомившись с конуркой, остался доволен: ему очень понравилось маленькое окно, оживлявшее одну из стен этой "комнаты". Через него вполне можно было выбраться на крышу и уйти гулять по кровлям соседних домов. И этого окна хватило, чтоб Корт вновь подумал: "Замечательно".

–  Отдохну, пожалуй. А в город уже после обеда выберусь, - сказал Шип пекарю и уселся на старый сосновый сундук, который занимал почти половину чулана и был пригоден для того, чтоб именоваться кроватью.

–  Это правильно, - кивнул Хорус.
– После долгого пути спине и ногам надо отдых давать. Ты спи, не волнуйся. Под моей крышей никто тебя не обидит, не тронет.

Корт еще раз поблагодарил его за заботы и принялся стягивать сапоги.

Пекарь ушел, сапоги отправились под окно, а убийца-Шип растянулся на сундуке, взгромоздив свои слишком длинные для убогого помещения ноги на шершавую стену. Он, в самом деле, ждал вечера.