Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1)
Шрифт:
Смена у штурвала произошла обычным порядком.
— Держи не круто! — произнес очень громко сменяющийся матрос.
— Держи не круто! — повторил матрос, пришедший на смену, берясь за ручки штурвала.
— Этот противный ветер, вот несчастье, — воскликнул капитан, топнув ногой в неожиданном приливе ярости. — Противный ветер, все остальное ерунда. — Через минуту он снова успокоился.
— Заставьте их пошевелиться этой ночью, господа; пусть почувствуют, что мы ни на минуту не выпускаем из рук власти — только спокойно, понимаете? Вы, Крейтон, попридержите руки. Завтра я поговорю с ними, как старый дядюшка. Просто оголтелые бездельники! Да, бездельники: я
Он остановился.
— Вы думаете, что у меня здесь не в порядке, мистер Бэкер?
Он похлопал себя по лбу и коротко рассмеялся.
— Когда я увидел там, как этот черный, уже на три четверти мертвый, трясется от страха среди зевающей толпы, не имел мужества открыто взглянуть на то, что неизбежно для нас всех — я сразу понял, прежде чем я успел обдумать. Мне стало жаль парня, как бывает жаль больное животное. Испытывало ли когда-нибудь человеческое существо более убийственный страх перед смертью? Я решил поддержать его собственную версию.
Что-то толкнуло меня на это! Мне и в голову не приходило, что эти олухи… гм… Теперь придется, конечно, стоять на этом.
Он сунул кофельнагель в карман, как бы стыдясь самого себя, и затем резко произнес:
— Если вы снова накроете Подмура за такими штуками, скажите, что я велю поставить его под насос. Мне уже пришлось раз сделать это. С ним бывает иногда, что он этак закусит удила. Впрочем, он хороший повар.
Он быстро удалился по направлению к люку. Оба подшкипера, с удивленно раскрытыми глазами, последовали за ним при свете звезд. Капитан спустился на три ступеньки вниз и, изменив тон, заговорил, держа голову на уровне палубы.
— Я не выйду сегодня ночью; в случае чего-нибудь, просто крикните… Заметили вы глаза этого больного негра, мистер Бэкер? Мне почудилось, будто они умоляют меня о чем-то. О чем?.. Ведь ему ничем нельзя помочь. Этот одинокий черный бедняга среды наших чуждых лиц… Мне показалось, что он смотрит сквозь меня в самый ад. Подумать только, этот идиот Подмур… Надо дать ему умереть в мире. В конце концов, я тут хозяин. Оставьте его в покое… Может и он когда-то был настоящим человеком. Поглядывайте хорошенько!
Он исчез внизу, оставив своих помощников в полном изумлении. Они были поражены сильнее, чем если бы увидели, как каменное изваяние каким-то чудом уронило сочувственную слезу над тайной жизни и смерти…
Вьющиеся нити табачного дыма стоймя поднимались над трубками, расширяясь в голубой туман, который заставлял бак казаться обширным, точно зал. Между бимсов неподвижно держалось тяжелое облако; лампы были окружены кольцами и каждая из них горела в сердцевине багрового круга пламени безжизненным огоньком, не дававшим лучей. Клубы дыма носились густыми волнами. Люди валялись, сидели, в небрежных позах или, согнув колени, опирались плечом о переборку. Губы двигались, глаза блестели, размахивающие руки вызывали водовороты в облаках дыма. Ропот голосов, казалось, громоздился все выше и выше, как будто не успевал достаточно быстро улетучиться через узкие двери. Нижняя вахта в одних рубахах шагала взад и вперед своими длинными белыми ногами, напоминая бродящих лунатиков; время от времени кто-нибудь из палубной вахты врывался к ним, странно выделяясь в своем верхнем платье, с минуту прислушивался, бросал среди шума какое-нибудь быстрое замечание и убегал снова; но некоторые из них так и застывали у дверей, словно привороженные, прислушиваясь при этом одним ухом к тому, что происходило на палубе.
— Держись крепче друг за друга, ребята! — орал Девис.
Бельфаст старался перекричать его. На лице Ноульса расплывалась тупая недоумевающая улыбка. Малорослый парень с густой бородкой клином периодически выкрикивал.
— Кто тут трусит? Кто трусит?
Другой вскочил, возбужденный, с сверкающими глазами, вылил струю бессвязных ругательств и спокойно уселся. Двое матросов дружески спорили между собой и, чтобы придать аргументам больше весу, поочередно ударяли друг друга в грудь. Трое других, тесно сдвинув головы, говорили все разом; вид у них был очень таинственный, что не мешало, однако, всей тройке кричать что было сил. Это был бурный хаос разговоров; смесь долетавших отрывков поражала своей необычайной нелепостью. Можно было услышать:
— На моем последнем судне…
— Кому какое дело? Попробуй-ка это на одном из нас, если…
— Плюнь…
— То есть пальцем не шевельнуть.
— Он говорит, что здоров…
— Я всегда так думал…
— Чихать…
Донкин, скорчившись в комок, сидел у бушприта; лопатки его были высоко подняты к ушам, заостренный нос свешивался вниз, и вся фигура в этой позе напоминала большого ястреба с взъерошенными перьями. Бельфаст сидел, раскорячив ноги, вскинув вверх руки, изображая мальтийский крест. Лицо его было багрового цвета. Оба скандинава сидели в углу с видом пораженных людей, которым приходится присутствовать при катаклизме. Позади света в облаке дыма стоял Сингльтон, монументальный и неясный, касаясь головой бимса; он был похож на статую героических размеров во мраке склепа.
Он выступил вперед, бесстрастный и огромный. Шум затих, как разбившаяся волна. Но Бельфаст еще раз крикнул, подняв руки.
— Говорю вам, что малый подыхает!
Затем сразу опустился на рубку и сжал голову руками. Все смотрели на Сингльтона; кто стоял на палубе, глазели вверх, другие следили за ним из темных углов, с любопытством поворачивая голову. Они сразу успокоились и стали ждать, как будто этот старик, который даже ни на кого не смотрел, владел тайной их беспокойных мятежных стремлений и желаний, более острой проницательностью, более ясным знанием. И, действительно, стоя среди них, он сохранял равнодушный вид человека, который видел на своем веку множество кораблей, не раз слышал подобные голоса, испытал уже все, что только может случиться в широком море. Они прислушивались к тому, как его голос гудел в широкой груди, словно слова старика докатывались к ним из сурового прошлого.
— Чего вы хотите? — спросил он.
Никто не ответил. Только Ноульс пробормотал:
— Так, так. — И кто-то тихо произнес:
— Просто срам один, будь я проклят!
Сингльтон подождал и сделал презрительный жест.
— Я видал бунты на кораблях еще до того, как некоторые из вас родились на свет, — медленно произнес он, — случалось, что их поднимали ради чего-нибудь серьезного, случалось и зря; но чтоб по такому поводу — никогда.
— Парень умирает, говорю вам, — повторил горестно Бельфаст, сидя у ног Сингльтона.
— К тому же еще и черный, — продолжал, старый моряк. — Я видел, как они мрут, словно мухи.
Он остановился, задумавшись, точно вспоминая какие-то страшные происшествия, подробности ужасов, гекатомбы негров. Все взоры были прикованы к нему. Он был настолько стар, что мог помнить еще суда, торговавшие невольниками, кровавые мятежи, быть может, пиратов? Кто мог сказать, какие насилия и ужасы он пережил в свое время? Что он скажет? Он сказал:
— Вы не можете помочь ему, он должен умереть.