Каракалпак - Намэ
Шрифт:
Недавно в Лондоне был выпущен каталог всех книг, появившихся в мире за последние 400 лет (1556–1956). В нем 754 тома. В каждом томе 527 страниц. Каждый том каталога содержит 11 340 наименований книг. Перемножь это и посчитай. А если добавить сюда еще издания, вышедшие в свет за последние три десятилетия, то станет ясно-, сколько книг ожидает сегодня читателя. Как же, зная все это, можно решиться написать еще одну новую книгу?
Ответ. Однажды хан, разгневанный стихами непокорного Бердаха, велел привести поэта к себе во дворец и спросил его: «Ты осмеливаешься судить обо всем на свете, ты берешься всех поучать, многие простолюдины считают тебя ясновидцем. Поглядим, что ты знаешь. Я задам тебе вопрос,
Ни на секунду не задумавшись и прямо глядя хану в лицо, поэт произнес: «В подлунном мире сто девяносто девять миллиардов, сто девяносто девять миллионов, сто девяносто девять тысяч, сто девяносто девять человек».
«Врешь, самонадеянный пустослов! — вскричал хан. — Мне доподлинно ведомо, что в подлунном мире около двух миллиардов человек».
«Знаю, — ничуть не смутившись, ответил Бердах. — Но вы считали лишь одну часть человечества. Я же сказал обо всех трех его частях».
«Какие еще три части?»- удивился хан.
«Одна часть человечества — в земле. Другая — в утробах матерей. А третья часть, численность которой вы совершенно верно назвали, — это мы, живущие ныне, те, кто нуждается в еде и справедливости».
Хан подумал и вынужден был, умерив ярость, отпустить Бердаха.
Судьбы книг подобны судьбам людей. Их тоже можно разделить на три части. Одни — еще не рожденные, не выношенные. Другие — числятся в каталогах и справочниках, погребены в архивах библиотек и книжных завалах. Третьи — живут с живыми людьми.
Дело чести и совести писателя — хорошенько подумать, прежде чем засесть за работу над новой книгой. А определять судьбу книги — это уже дело времени. Если мой новый роман окажется нужен людям, то и бумага для него сыщется, и долгая жизнь ему будет дарована. Так что осмелюсь писать.
Самар мать несла на спине, а мне места уже не осталось — я привык ездить у нее на закорках. Пришлось идти пешком, держась за подол ее платья. Шажки мелкие, ребячьи. Семеню, семеню, сам устаю, и она тоже устает — не привыкла к медленной ходьбе. По пути, чтобы я не расхныкался, мать стала рассказывать сказки, зная, что я большой охотник до них и, слушая предания, легенды, притчи, увлекаюсь и забываю обо всем на свете. По одной из сказок выходило, что Земля, на которой мы живем, огромна и кругла. Держит ее на рогах громадный-прегромадный голубой бык. Он невероятно сильный, мощный, а рога у него золотые. Время от времени бык устает и перебрасывает Землю с рога на рог, тогда лето сменяется зимой. Снова перебрасывает, и опять вместо стужи начинается жара.
Сказка мне так понравилась, что я начал воображать себя преогромным голубым быком. Я такой же могучий и сердитый. Набычился и несколько раз мотнул головой, перебрасывая Землю и меняя погоду — то стужа, то зной.
Мать иногда останавливалась, утирала пот у меня со лба, клала самар на голову, а меня усаживала на спину и шла быстрее. Вот так, с передышками, двигаясь то быстрее, то медленнее, мы под вечер добрались наконец до своего аула, но здесь нас ожидала непредвиденная неприятность.
Возле аула — канал Шортанбай. Обычно в это время года он мелеет, почти напрочь пересыхает. А тут вдруг разлился, разбушевался, вспучился. Наверное, где-то Амударья прорвала дамбу.
Мать остановилась и задумалась. Идти в обход слишком далеко, и так ночь уже близится. Кричать? Вряд ли кто услышит. В этот час все разошлись по своим домам, хлопочут по хозяйству. Да и стеснялась она: женщинам ведь не положено голосить, этого не любят аксакалы. Перебираться через канал опасно: глубоко и течение сильное, а я еще не умел плавать.
Но вдруг она решилась: разделась, смотала одежду, привязала к голове и вошла в воду. Деревянный самар колыхался около
Подталкивая самар перед собой, она направилась к другому берегу. Через несколько метров ее ноги уже не доставали дна, и теперь она плыла, толкая мой «ковчег» подбородком, потому что плавала она «по-собачьи», гребя руками под водой.
Я сжался от страха. Сжался в комочек, маленький и дрожащий. Пальцы окостенели, я словно зубами вгрызся ими в края самара, а зубы свел, как пальцы, — не разжать.
Вода — огромный голубой бык — качала мою круглую Землю — мой самар. И от этой качки зима и лето, весна и осень менялись ежесекундно: меня то озноб пробирал, то прошибал горячий пот, то теплилась весенняя надежда, то одолевала стылая осенняя тоска. «Ковчег» мой вращался, и я видел, что берег, покинутый нами, удалялся быстро, страшно быстро, а другой, желанный, приближался медленно, страшно медленно. Мне становилось жутко, и тогда я искал взглядом глаза матери. Они — две черные искрящиеся звездочки — смотрели спокойно и даже весело. Это придавало мне чуточку уверенности, но лишь на несколько секунд. А потом опять, с каждой новой волной, накатывала и волна страха.
Наконец добрались до берега. Я думал, что, как только окажусь на суше, тут же кинусь бегом дальше от воды. Но нет. Так и сидел в самаре, держась за его края, — ноги не слушались, не было сил подняться и стиснутые пальцы не разжимались.
Мать вышла на берег и тоже долго сидела молча. Наконец, отдышавшись, спросила:
— Сере, [3] тебе не было страшно?
Все опасности остались позади, и я, приободрившись, постарался как можно веселее и увереннее сказать:
Note3
Я первый ребенок у матери, а по старинному обычаю женщина не должна называть своего первенца по имени. Мать называла меня Сере что значит «лучший из джигитов».
Нет!
Но голос дрожал, и это не только она заметила, это я и сам чувствовал.
— Мне кажется, — продолжала она, — что ты немного испугался и разволновался. Но разве ты не знаешь, что ребенку нечего бояться, если рядом мать? Навсегда запомни: ты не должен ничего страшиться, когда мать с тобой!
Этот завет я действительно запомнил навсегда. И еще я убежден, что не зря во все века сравнивают Родину с матерью.
Моя родная Каракалпакия в общечеловеческом море мала, как самар. Но, что бы я ни делал, всегда уверен, что Родина-мать со мной и никогда не даст мне пропасть.
Каждая моя книга — это слово признательности ей и одновременно клятва на верность, клятва, писанная кровью сердца. Вот почему я с уверенностью приступаю к новому роману и надеюсь, что он проживет долго и никому не наскучит.
Вопрос. Почему после романов «Дочь Каракалпакии» и «Дастан о каракалпаках» следующую книгу я решил назвать «Каракалпак-намэ»?
Ответ. Надеюсь, все объяснит сама книга. Однако…
Однако перед тоем, [4] когда женщины собираются, чтобы сообща приготовить побольше теста, всегда среди них отыщется хоть одна нетерпеливая, та, что не в силах удержаться от искушения. Она отщипнет от края кусочек — ив тандыр его, под горячую золу. А потом вытащит и ест быстро, обжигаясь. Лепешка не лепешка, а все же приятно: как-никак первая отведала.
Note4
Той — празднество, торжестово.