Карамба, или Козья морда

Щеглов Дмитрий

– Не бросать же ее здесь, – возразил я, имея в виду икону.

– Своими ногами дойдет, – стоял на своем Данила, – не королева.

– А когда мы платину будем поднимать? – лишенная трона, но не слова, подала голос Настя.

Вопрос остался пока без ответа, потому что из-за бугра показался Фитиль. На всякий случай мы с Данилой стали, стенкой, рядом. Но у того был помято-удрученный вид и миролюбивое настроение.

– Ребята, вы мою сеть капроновую случайно не видели? Не обронил где, ее катер? Сволочи, цепляют все подряд на крюк. И даже вам досталось, – посочувствовал он нам.

По нашей милости сегодня здорово

досталось Фитилю. Я думаю, этим он искупил все старые грехи, что были у него перед нами. Тем более, мне хотелось узнать, чем закончилась грозовая разборка, если Фитиль свободно расхаживал по берегу. Я приблизительно помнил, где оборвалась сеть, это было сразу за городом. Грузила не дали бы ей никуда уплыть. Поэтому, я сделал ответный примиряющий жест, посылая от нашего стола к его столу, два литра сочувствия:

– Камеру нашу утащили, сволочи. А сеть твоя оторвалась, мы знаем, где она. Они, все такие, «новые русские», и Хват в том числе, – обобщив сказанное, я оставил за бортом нового сословия Гориллу. Фитиль принял это как должное.

Затронь, говорят у человека, волнующую его тему, и можешь до вечера слушать плач или песню песней его души. У Фитиля это была печальная тема, душа его плакала. Из горла раздался клекот, вызванный нашим участием, и он заговорил, ни в чем нас не подозревая:

– Я с утра тружусь, полезным трудом можно сказать занялся, капроновую сеть купил, рыбу как человек ловлю, деньги зарабатываю. А они шакалы, уже услыхали, приперлись, шашлыком их угощай.

– Неча, – поддакнул Данила.

– Во, я тоже самое говорю. Сами на мерседесах и джипах раскатывают, а крохоборы, как …, как…, – Фитиль долго искал, с кем ему сравнить Хвата, с Гориллой и, наконец, нашел искомое, – как я, с тобой вместе взятые, – указал он на Данилу.

– А ты Фитиль? – самым нежным и сочувственным голосом я коснулся израненной души современного кобзаря.

– Да пошли они куда! Я буду корячиться целый день, а они на халяву шашлыки жрать. Перебьются.

– Скоты, – еще раз поддакнул я, ожидая, когда Фитиль сам начнет дальше рассказывать.

Еще насмехаются, экспертизу устраивают, заставляют писать? Да я в институт поступал, в отличие от них. У меня по физкультуре всегда пятерка была, – и Фитиль украдкой кинул косой взгляд на нас, проверяя нашу реакцию, знаем ли мы, что-нибудь о записке из потерянного блокнота. Данила его вообще не слушал, Настя была занята собой, и только я из приличия поддерживал разговор. Немного успокоившись, Фитиль вновь довольный жизнью потянулся журавлиной головой к небу. Я задал ему вопрос:

– А чего вы неслись как угорелые?

Фитиль подозрительно посмотрел не меня, раздумывая, говорить ему или промолчать, но информация сама как у хорошей бабы уже слетала с его языка:

– Это не за вами, а за теми на катере они с Гориллой мчались.

– И ты?

– А я за кампанию, за сетью своей. С Гориллой легче ее отбить у катерников.

Результаты графологической экспертизы ничего не дали Хвату, понял я, и он отпустил Фитиля.

Все, что можно было узнать, мы узнали. Значит Хват не купился на блокнот, как наивно думал Данила. Записка с сумасбродным текстом «мачить исчо рана» сработала, только временно. Хват снял подозрения с Фитиля в пособничестве Горилле, иначе бы ему живым не ходить.

Я быстренько начал прикидывать варианты. Если Хват не подозревает Гориллу

и Фитиля, значит должен быть кто-то третий, кто побывал в сарае, в тот небольшой промежуток времени, когда Горилла сидел на колокольне, а Хват выдавливал домкратом крышку собственного подземного хода. По времени, похитить платину, или перепрятать ее, надо было в течение нескольких минут. Кто в это время находился невдалеке от сарая? Мы и Фитиль. Если идти методом исключения и Фитиль вне подозрения, остаемся мы или еще кто-то третий. Как бы пренебрежительно ни смотрел на нас Хват, но если есть вероятность хоть в сотую долю процента, что мы замешаны в это дорогостоящее дело, он постарается исключить и ее, эту вероятность, проверив, так или иначе, нашу компанию. А все-таки они перед Фитилем, хоть и проверяли его, не раскрылись, не сказали, что ищут платину. Так несчастный и остался в неведении, думая, что Горилла с Хватом набивались на шашлыки. Мне не давала покоя другая мысль, об иконе, которую Фитиль принял за дверь, и которая осталась в цепкой памяти Хвата.

– Эта дверь на шашлык, что ты пер, наверно показалась ему подозрительной, – сказал я Фитилю.

– Ага, он еще спросил, где я, в каком огороде, ее украл? Что я, как они, «новые русские» крохобор, что ли, чтобы старух обворовывать, – отзываясь о себе как о новом Робин Гуде, Фитиль гордо, поднял, подбородок, – я же ее после вас в кустах подобрал.

– Ну, что пошли? Покажем, где твоя сеть, – предложил я Фитилю.

И в это время Настя начала хныкать:

– Мальчики, я не дойду до дома, нога совсем не ходит, не оставляйте меня одну.

Данила зло сплюнул, а Фитиль охотно предложил: – Садись на дверь, спокойно донесем. В тебе килограмм сорок, на мою сторону, двадцать, и ребятам двадцать. По десять на каждого, не развалятся. Фитиль как заправский амбал, впрягся в передок самодельных носилок, а мы с Данилой стали сзади по краям двери-иконы. Настя, охая и ахая, сев, может быть, осквернила мягким местом ту часть на иконе-носилках, где в течение нескольких веков тысячи людей касались губами.

– Пошли нам Варвара великомученица ровной дороги в Киржач град, – благословил Данила наш путь в город.

Хорошо, что у него не было с собой козлиной головы. Сделав несколько привалов по пути и подобрав по дороге капроновую сеть Фитиля, мы торжественно вошли в город. Жалко только, что подходили к нашему дому мы со стороны переулка, но какой был апофеоз нашего шествия.

Я вспомнил как года несколько лет назад, в далекой молодости, классе во втором, нас повели в консерваторию на шестую симфонию Шостаковича. Рядом со мной сидели две незнакомые девчушки из другой школы, одна из которых как шило вертелась. Когда начался концерт, одна другой сделала замечание: – Тише, – и тут же следом оскорбила, – увертюра!

– От увертюры слышу, – последовал незамедлительный ответ.

Весь концерт они просидели как притихшие мышки. И я рядом сидел, стараясь не вертеться и не скрипеть креслом, чтобы не нарваться на оскорбление. Строгая девчонка в белом платье, и белых чулочках первая оскорбившая подружку, чувствовала мой восхищенный взгляд, которым я окидывал ее время от времени, но так ни разу и не повернула голову в мою сторону. Перед последним актом, когда я, заелозив в кресле, в упор уставился на нее, она не поворачивая головы презрительно бросила: – Тише… Апофеоз!