Карантин
Шрифт:
– Смотри-ка, – нервно хохотнул Бабич. – Ну, при всем моем к тебе сочувствии, женушку твою московская милиция будет искать, а вот твой взрыв на моей земле первый за последние лет шесть. И это даже с учетом бытовых случаев. А уж по мощности… Так что ты там с женушкой выясняй все – и ко мне, следователь Мартынов из прокуратуры будет делом заниматься. Конечно, если на твоих руинах спецы чего серьезного не обнаружат. Мне тут намекнули, что по первым прикидкам серьезно поболее килограмма в этом, как его, тротиловом эквиваленте выходит. Кому ты дорогу перешел, Шермер?
– Да вот, Игорь Анатольевич, сам гадаю. – Павел сбавил скорость, пересекая МКАД. – Но угроз не было. Ни угроз, ни предупреждений. Вы же меня знаете, Игорь Анатольевич, у меня врагов нет.
– Враги есть у всех, – внушительно произнес Бабич. – Даже у тех, у кого друзья круче прочих. Это чтобы ты на ус намотал. Опять же, заводя друга, имей в виду: если у него есть враги, стало быть, они уже есть и у тебя. А ты говоришь, врагов нет. Врагов завести большого ума не надо. Вот, к примеру, пошел я работать в милицию, не имея ни одного врага. Как думаешь, когда они у меня появились? Когда я первого задержанного в отделение приволок? Или когда первого барыгу за одно место прихватил? Нет, дорогой. В тот самый момент, как форму милицейскую надел. Так и ты. Кому-то наплевать, что ты копаешься в рифленке своей у трассы, а для кого-то ты персональный враг. Сволочь и кровопийца. Да хоть бородавка на щеке! Не болит, а все равно неприятно.
– У кого кровь-то я высосал, Игорь Анатольевич? – поморщился Павел, уходя с магистрали к микрорайону. – По эту сторону Москвы точно никому дорогу не перебегаю. У меня бизнес микроскопический! Кто тут еще, кроме меня, раритетами занимается? Да и все раритетчики друг к другу с уважением. К тому же я и среди них не совсем свой, я ж редко чистоту блюду, прячу под капоты всякую современщину. Так и родную запчасть для них же сберегаю – они у меня только что не пасутся. Не вживую, по телефону, Игорь Анатольевич. Посторонних не пускаю в мастерскую. И цены держу на уровне: заказчиков много, так я много обработать не могу, да и тех, что откладываю, не злю. Вы же знаете!
– Знаю, – хмыкнул Бабич. – Руки у тебя золотые, Шермер. Не потому ли держишься ты на своем месте, или держался, что руки у тебя золотые? Небось поднимал капотики для больших людей? Много знакомых с корочками да мигалочками? Ладно, не дергайся. Кто старое помянет… Вот к кому я теперь поеду, если в моей колымаге что-то застучит или засвистит? Кто мне на слух скажет, что в ней заменить или подкрутить?
– Я вашу машинку, Игорь Анатольевич, и без рифленки послушаю, – ответил Павел. – Даже по телефону послушаю и все скажу. С вашей-то стороны есть что? Я, конечно, не знаю, что там спецы найдут, но взрывчатку я в мастерской не хранил, это точно. И машины, что у клиентов принимал, обнюхивал до винтика, ученый я насчет порошков подозрительных и патрончиков, берегся – не было там ничего.
– Не было б – не рвануло бы, – проворчал Бабич. – Я вот что тебе скажу. Молись, чтобы там взрывчатки не нашли, может, бытовуха какая. Баллон рванул…
– Не было там баллона, Игорь Анатольевич… – не согласился Павел.
– Скажу – будет! – рявкнул Бабич. – Ты что, хочешь мне теракт подвесить? Или бандитскую разборку? Нет у меня пока ничего по твоему взрыву. Куда ни ткнусь, ты тут везде то ли за блаженного, то ли за непререкаемого авторитета по слесарным делам проходишь. И вот что я тебе скажу, парень: к женушке своей присмотрись. Я слышал, что она у тебя красавица, каких мало, так вот имей в виду, что самый красивый гриб в лесу – мухомор. Понял?
– А знаете, Игорь Анатольевич, – Павел кивнул охраннику на КП, въехал во двор элитного дома, остановился у подъезда, посмотрел на свою лоджию на четвертом этаже, – я вот слышал, что лоси едят мухоморы, и ничего…
– Едят, – согласился Бабич и визгливо рассмеялся. – А ты видел, какие у них рога? Ладно. Не бери в голову. Жду, короче, тебя. Крайний срок – завтра, и то только потому, что напарник твой сейчас показания дает.
Трубка загудела. Павел еще раз посмотрел на лоджию, сбросил ремень, медленно выбрался из машины, огляделся, попробовал размять пальцы, кончики которых все еще казались каменными. В уютном дворике тоже жил август. Не успевшие раздаться стволами тонкие клены и рябины только начинали сверкать желтыми искрами листьев. На детской площадке визжала детвора. Худой таджик выскребал граблями газон. Павел щелкнул телефоном. Выбрал тестя. Тот все еще был вне зоны досягаемости.
03
Обстоятельного разговора с тестем не получилось. Ни в первую встречу, ни во вторую, хотя что-то вроде молчаливого перемирия выстроилось. На свадьбу, которую Павел устроил в тихом месте на далекой турбазе, Виктор Антонович не приехал, по телефону говорить с зятем отказывался, сухо здоровался и просил передать трубку Тамаре. Томка пожимала плечами и смешно надувала губы, всем своим видом давая понять, что папа у нее не подарок и сделать с этим ничего нельзя.
Первый раз она решилась представить мужа отцу только через полгода. Майор обитал в дачном поселке на окраине старинного подмосковного городка, в часе езды от мастерской, в двух часах от Москвы и не так уж далеко от родного города Шермеров. Когда машина Павла сползла с асфальта и зашуршала по усыпанной раскисшим известковым щебнем дороге, Томка нервно переплела пальцы и напрягла скулы. Павел даже удивленно поднял брови – он уже привык, что его жена ко всякой возможной неприятности относится с легкой усмешкой. Когда же он увидел тестя, напряг скулы и сам. Первое, что почувствовал Шермер, разглядев лицо майора, была уверенность, что тот способен убить человека и, возможно, проделывал это неоднократно. Если бы не колючий взгляд серых глаз, тесть показался бы обычным отставником, разве только успешнее прочих сохранившим выправку и физическую форму: ни градуса сутулости не оказалось в его почти двух метрах роста. И черты его были обычными: лицо – крупным, чуть вытянутым, глаза под зауженным лбом и широкими надбровными дугами – несмотря на мгновенную колючесть, почти добрыми, губы – полными, складки у рта – резкими, морщины на висках и лбу – мелкими и частыми, волосы – темными, редеющими, с сединой. Но все вместе эти черты не только складывались в довольно приятное, если не сказать красивое, лицо, но и почему-то звучали нотками смертельной опасности. Интересно, с неприязнью подумал Павел, не слышно ли в окрестностях о похождениях какого-нибудь маньяка?
Тесть встретил молодых у калитки небольшого, но крепкого домика. Легко снял блок штакетника, который тянул никак не меньше чем на пару пудов, дождался, когда Павел загонит машину и поставит ее возле забрызганного грязью уазика, и так же легко вернул заборину на место, но ломать пальцы зятю ладонью-лопатой не стал. Пожал руку спокойно, едва касаясь. Так же спокойно поймал другой рукой Томку за загривок, как котенка прижал к себе и больше не посмотрел в ее сторону и не обмолвился с ней ни единым словом до тех самых пор, пока не пришло время вновь снимать штакетник и выпускать «импрезу» Павла на волю. Томка повела мужа в дом, проходя через сени, он наклонился, чтобы не разбить лоб о притолоку, и вдруг оказался в солдатской казарме. Узкая комнатка, отгороженная от кухни печкой, не могла похвастаться не только обычной деревенской обстановкой, но и подобием уюта. Постель на железной кровати была заправлена байковым одеялом и даже отбита по-армейски по краю в складку. Единственная табуретка имела прорезь для руки и была выкрашена вместе с полом и дверными косяками в узнаваемый коричневый цвет. Бельевой шкаф часть прошлой жизни явно провел на мебельном кладбище и все еще не вполне ожил.
– Сюда! – позвала мужа Томка из-за печки, где отыскалась крохотная кухонька. Посадила его за покрытый клеенкой стол и стала выкладывать из сумок гостинцы: колбасу, сыр, московский хлеб, водку, затянутую в пленку копченую рыбу. Все это тут же перекочевывало в старомодный холодильник «ЗИЛ».
– Теплая, – заметил Павел, приложив ладони к беленым, но вытертым печным кирпичам.
– Топил, – пожала плечами Томка. – Чего ты хотел, апрель же.
– Непривычно как-то, – засмеялся Павел. – Печка. Туалет на улице. Назад к природе? Еще есть что интересное?
– Вот, – прошептала Томка заговорщицки и присела на корточки у печки. – Видишь? Умереть – не встать! Эта дырка называется «шесток».
– «Всяк сверчок знай свой шесток», – тут же вспомнил Павел. – Там что? Шанцевый инструмент?
– Ухваты. Кочерга. Совок для золы, – загремела отполированными рукоятями Томка. – А если руку подальше засунуть, справа внизу кирпич вынимается, а за ним – нычка. Бутылка водки. И не боится, что выдохнется от жара. Хотя жара там и нет никакого – прохлада с погреба, жар, наверное, вверх идет. Представляешь? Мамки уже лет двадцать как нет, в этом доме она и не была ни разу, а майор до сих пор по привычке нычку сохраняет. Ой! Идет!