Карасёнки-Поросёнки
Шрифт:
Покончив с едой, народ стал играть в прятки. На ровном месте спрятаться можно было только в темноте, густо залившей всё, кроме яркого жёлтого круга от переносной лампочки. Когда искать выпало Жорику, он перешагнул границу света и тут же потерялся. Ровно через пять минут бабушка Лиза подняла тревогу. Офицеры с жёнами и детьми выстроились цепочкой и по всем правилам военного искусства пошли прочёсывать местность. Только на местности Жорик не обнаружился, потому что вместо этого стоял у сковороды и бесшумно доедал котлету…
Но в общем вечер прошёл хорошо.
На
Все поняли, что времени в обрез, и начали быстро отдыхать. Семякинская сестра Катя бросилась загорать как угорелая, отчего к вечеру сделалась красной. Увидев сестру при электрическом свете, Семякин долго смеялся, а потом обозвал её «красной девицей», за что вместо обещанного рубля на мороженое получил крепкий подзатыльник.
Капин папа тоже не терял времени зря: с утра он закидывал в море все крючки, поплавки и грузила и ловил рыбу. Первые четыре дня рыба его боялась, а потом привыкла, и он её поймал. Рыбу положили в пластмассовый стаканчик с морской водой, но через полчаса она заскучала и пришлось её отпустить.
Бабушка Лиза, пристроившись под каменным козырьком, вязала коврик. Ей приходилось делать это на ощупь, потому что её глаза были заняты Жориком. Каждые пять минут скалы сотрясал крик, похожий на сирену: «Егор, вернись!» или «Жорик, положи медузу на место!» Из-за этого чайки испуганно галдели, а коврик выходил каким-то нервным.
Капа плавала на прозрачном матрасе возле берега, но это так казалось взрослым. На самом деле она была очень далеко. Чтобы быть далеко, Капа ложилась на спину и, развернув матрас головой к скалам, а ногами к горизонту, представляла себя посредине моря. Вокруг плавали волны и дельфины. Волны гладили пятки, а дельфины тыкались резиновыми клювами в ладошки. Ладошкам становилось щекотно, и Капа всё время смеялась.
Зато мальчишки дельфинов не замечали: они играли в морской бой. В морском бою главное – посильней лупить руками по воде и кричать: «О-па! о-па! о-па!» Победителем считался тот, кто оказывался самым мокрым. Только попробуй тут разбери, кто самый мокрый, если у Семякина вода выливалась из ушей, а у Жорика из глаз, особенно когда Вовка промахивался и лупил его по спине.
Поликарп Николаевич для солидности плавал в костюме. Правда, костюм был не настоящим и заканчивался не ботинками, а ластами. По тротуару в таком не полазишь, а по воде – запросто! Поэтому костюм так и назывался – водолазным. Его Поликарп Николаевич купил за такую цену, что никто не верил, хотя, наверное, он стоил ещё дороже, потому что, кроме ласт, у костюма были наколенники и налокотники, чтобы не стукаться о камни, толстые перчатки, чтобы крабы не пооткусывали пальцы, зазубренный нож, чтобы отбиваться от акул, какая-то особенная маска, через которую можно смотреть вбок и даже назад, огромный баллон с воздухом, жилетка для плавучести и грузы для тонучести, а ещё подводный фонарь, видеокамера и фотоаппарат, не считая трёх компьютеров на руке, животе и баллоне, которые следили, чтоб всё это не отцепилось.
Когда Поликарп Николаевич первый раз заползал в свой костюм, то и дело сверяясь с инструкцией, к нему начали подтягиваться отдыхающие с ближайших скал. А спустя полтора часа, когда он шагнул к воде, зевак набежало столько, что Ерёмушкину было некуда плюнуть. Толпа волновалась и перекидывалась загадочными словечками: «посейдон», «марес», «скуба-про», «гермошлем» и даже какой-то «триламинат». Жорик и Капа ничего не поняли, но умный Семякин объяснил, что это, скорее всего, названия костюмных запчастей.
Зайдя по грудь, Поликарп Николаевич нырнул и замолотил ластами, чтобы побыстрей спрятаться от посторонних глаз и насладиться красотой подводного мира. Но побыстрей не получилось. Минут пятнадцать дорогущие итальянские ласты «Марес» вздымали пену и гнали волну, но затолкать водолаза под воду так и не сумели. Следующие пятнадцать минут ослабевший Поликарп Николаевич неподвижно лежал на животе и смотрел на недосягаемое дно, до которого было чуть больше метра. Собравшись с силами, он снова забил ластами, а потом снова залёг. После пятой попытки Поликарп Николаевич вскочил на ноги и судорожным движением содрал с себя маску вместе с трубой от заплечного баллона. Его лицо отдавало синевой.
– Карпуша, что случилось? – спросил с берега Капин папа.
– Воздух кончился, – ответил Поликарп Николаевич, жадно дыша. – Похоже, мало груза взял. Надо было шестнадцать кило, а я сэкономил, чтоб тащить меньше. Прямо не знаю, как теперь погружаться.
– Не переживай, Николаич, щас погрузишься! – успокоил его неугомонный сантехник, натягивая сапоги. – Я быстро. А ты пока воздуха побольше набери, чтоб мы тебя выловить успели.
Ерёмушкин исчез, но вскоре объявился, волоча за собой кусок ржавой трубы, замотанный в грязную тряпку.
– Это, чтоб костюм не поцарапать, – объяснил он. – А внутрь я болтов с гайками наложил: ровно шестнадцать кэгэ, или пуд по-научному.
Крякнув от натуги, Ерёмушкин сунул трубу в корзинку для крабов, болтавшуюся на водолазном костюме. От этого Поликарпа Николаевича немного согнуло, зато под воду он ушёл без единого всплеска, даже ласты не пригодились.
Капа, Жорик и Семякин тоже ныряли. В общем, это легко: главное, утопить попу. Ведь в сухопутной жизни она ничего хорошего не видит, а тут сразу – и солнце, и небо, и чайки! Из-за этой красоты попа всё время всплывает, как буёк. Чтобы перехитрить её умный Семякин зажимал пальцами нос и уши и с размаху садился на корточки. Но всё равно через пять секунд его переворачивало, и на поверхности рядом с Капиным и Егоркиным появлялся третий буёк, только размером побольше.
В отличие от других Ерёмушкин отдыхал медленно. Он задумчиво бродил по берегу в синей майке и чёрных трусах и буравил воду колючим глазом. Когда его звали окунуться, сантехник вздрагивал и невпопад отвечал: «Вас много, а я один!» Видно было, что его гложет мысль, но какая, никто не знал.
Наконец Ерёмушкина прорвало. Это случилось за обедом. С шумом отодвинув от себя миску с борщом, сантехник обвёл всех колючим взглядом и мрачно сказал:
– Не понимаю!