Каратель
Шрифт:
Оскалившийся как маска демона человек снова выглядит невозмутимо; его движения скупы и стремительны. Он снова видит потолок, и тихо радуется подспорью — он знает, что теперь это не уйдет так же внезапно, как и пришло. Выдернув из ножен кухаря, человек снимает куртку с разгрузкой, и аккуратно пристраивает их на сухом. Человек не думает о том, что вернется — он вообще не думает, не строит планов, не тревожится и даже не жаждет крови врага — его несет титанически мощный тихий ветер, который дует сквозь все — сквозь людей, собак, дома, планеты, миры, и даже время — лишь одна из чешуек на его нескончаемой броневой спине. Ветер поудобней перекладывает зажатый в побелевших пальцах нож, словно добродушный отставник-инструктор. Вот, так лучше — обратным хватом, режущей кромкой от себя, молодец…
Четверо. Четверо более-менее опасных, и один никакой. Две суки еще — их-то что несет к чорту в дупу? Ну, дело хозяйское. Ахмет одними губами улыбается случайно выскочившему каламбуру; ему он почему-то кажется добрым знаком. На вашей земле я бы с бабами не воевал, а здесь — простите, пойдете общим порядком. Могу лишь пообещать, что сдохнете быстро; впрочем, тут уж как выйдет.
Хозяйки, по-хозяйски нагло, буквально наступая на пятки идущему впереди охраннику, входят в огромное здание, что стоит наверху. Один, самый щуплый, остался у машин — даже не вылез, даже винтовку на колени не положил. Давай-давай, воин, неси службу. Кто тут тебя обидит… Шестеро спускаются по грохочущему трапу и идут по тоннелю, словно на прогулке. Оставили одного у бронестворок входа в тоннель. Ага, сразу закуривает. Молодец, солдат, че сказать. Дальше идут пятеро. Три овцы, и… две овцы с винтовками. Двести. Сто. След окончательно уплотнился и дрожит, как перетянутая струна. Вот уже дергается на изгибе тоннеля свет фонарей — все. "Мне очень все понравилось, Все так чудесно справилось…" — пролетает фраза из дурацкой песенки, и человек замирает в норе, прикрыв выход куском бетона и полностью отключившись — вдруг среди овец попадется чуткая на присутствие.
Снаружи мечутся лучи мощных фонарей, звучит приглушенная вязким безмолвием тоннеля ненавистная речь, не пробивая стеклянную пустоту в голове человека; слова отскакивают от его тишины, и, растеряв инерцию, сдутыми оболочками уносятся по невидимому плавному течению. Время остановилось, человек, превратившись в теплое облачко, парит посреди пустоты, безучастно следя за игольными вспышками звуков далеко внизу. Время. Мягко отставив бетонный обломок, человек змеей выскальзывает из норы — сзади слышится шорох катящихся со склона камешков, но это уже неважно. Важно успеть вывалить всю гоп-компанию, пока их беспорядочно заметавшиеся фонари не увидит тот, который пасется у выхода — именно этого человек решил взять живым.
Бесшумно догнав последнего, Ахмет ускоряется, и на обгоне перехватывает глотку, смутно белеющую в расстегнутом вороте куртки. Этим же движением, собрав всю массу в вытянутых кулаках, бьет в спину бабу, сбивающую с ног переднего охранника. Тот дергается встать, но обрушившееся сверху колено прибивает его к воняющей креозотом шпале и лезвие кухаря проваливается под челюсть — мелко задрожав, охранник замирает. Обернувшись, Ахмет на ходу оценивает картину — мужик стоит, открыв рот, еще ничего не понял; обе бабы копошатся на рельсах, нашаривая раскатившиеся фонари, сделаный первым охранник пытается зажать распоротое горло, но уже помалу валится набок. Еще не успев принять решения, Ахмет снизу вверх бьет широким кухарем мужика, наполовину погружая лезвие. Войдя чуть выше кадыка, нож с костяным скрежетом упирается во что-то — но уже все нормально, взгляд мужика гаснет, и из криво раззявленного рта вместо крика выплескивается немного крови.
Сука нащупала-таки фонарь, и уже поднимает его, пытаясь… Оп! Мощным ударом ноги Ахмет выбивает у бабы фонарь, баба ойкает от боли и тут же валится от прилетевшего из темноты удара в голову. Теперь можно поспокойнее — Ахмет быстро дорезает бестолково щупающих тьму баб, и бежит дальше… Оба-на, сука, услышал, что ли… — охранник стоит, подобравшись, и шарит стволом в направлении тоннеля. Но психические закономерности — вещь упрямая, не может человек спокойно стоять спиной к неизвестному, и охранник, наконец, коротко оборачивается к уходящему во тьму тоннелю. Три выстрела сливаются в один, разнося не успевшую
…Твою мать! — подобравшись вплотную, Ахмет восхищенно разглядывает последнего оставшегося в живых врага. — Донт, ептыть, ворри. Би хеппи, да, чмо? Плежа-межа, да? Ща, родной… Нервное напряжение выбрасывает на поверхность памяти насмерть, казалось, забытые уроки английского: чахлая бегония, вся в меловой пыли, портрет Шекспира над доской, унылый голос Русика Шестопалова, безнадежно пытающегося выговорить "зэ вэжа ыз файн", и мягкие, круглые титьки англичанки, опять сука пришедшей без лифчика, заставляющие весь урок ерзать, пристраивая в режущих штанах ноющий кол члена — сука, ах ты сука…
В хамвике, под вой печки и рокот двигателя, качает головой в такт плееру Римас Пакачюс. В принципе, нарушение — но какой, скажите, дурак будет вышагивать вокруг джипов с винтовкой наперевес? В двадцать-то с лишним градусов? Внутри зоны, окруженной интеллектуальными минными полями, нашпигованной датчиками, регулярно просматриваемой спутниками. Да и янки не идиоты, будь здесь хоть чуть-чуть опасно, хрен бы они полезли в эту дыру. Римас насмотрелся на них — нет в мире более трусливого народа, у них мужики как бабы, а бабы… Бабы — да, это нечто. Не дай Бог пододвинешь такой банку пива за стойкой — все, море ужаса: что ты, как будто по заднице ее шлепнули, все ее права разом нарушили, только сами, только они могут подойти к парню… Наверное, не стоит так уж стараться попасть в Штаты; хоть там, говорят, платят чуть ли не так же, как в этой дыре.
Римас рефлекторно оглядел панораму заснеженного завода, мрачно обступившего громадный пустырь с двумя крохотными джипами перед воротами в сером бетонном корпусе. Что-то царапнуло по вниманию… Что там, вроде еще вот недавно ничего не было… — Римас не спеша обернулся, пытаясь разглядеть через покрытое разводами стекло то ли тряпку, то ли еще какой мусор, не замеченный им ранее — и замер, пытаясь проморгаться: тряпка встала, обернувшись каким-то незнакомым человеком, с длинной черной бородой. Человек шел к Римасу, сотрясаясь то ли от кашля, то ли… да, от смеха. Римас попытался приоткрыть дверь, чтоб лучше рассмотреть неожиданного визитера, но очки тут же прихватило, и стало нисколько не лучше, чем через примороженное окно… Форма наша, индиец какой-то; точнее, сикх? Вроде они бороды носят; че-то я не видел его раньше. И смеется — че смешного? Напугать хотел, что ли… — до литовца все никак не могло дойти, и так и не дошло, пока рыдающий от смеха Ахмет не саданул прикладом ему в переносицу, разбрызгивая хрупкую пластиковую оправу.
Сережик проснулся от странного звука — по тоннелю приближались голоса… С кем это он? — никак не мог взять в толк парнишка, но на всякий случай положил у щели фонарь и взбежал на второй ярус, изготовившись к стрельбе. Решил выпустить, если что, рожок и дунуть наверх, в потерну. В голове у Сережика крутились самые дикие варианты, один хлеще другого, но расслышав, как у самых дверей Ахмет повелительно прикрикнул на своего собеседника, Сережик успокоился и стал с интересом наблюдать за происходящим.
В щель между взорванными дверями полетели такие же куртки, штаны и ботинки, в каких ходит Старый — и сердце Сережика дало алчный перебой — …Похоже, и я нынче прибарахлюсь… За одеждой последовало оружие — Сережик насчитал четыре точно таких же, как та, кургузая, винтовки; три одинаковых пистолета, весь в пятнах крови сверток из военной камуфлированной футболки, какой-то пластиковый сундучок, тяжко звякнувший чем-то железным — Сережик, присвистнул про себя: "Да, со Старым, похоже, не соскучишься…", а из темной щели все летели и летели всякие разности, глухо шлепаясь о кучу одежды. Наконец, поток иссяк, и из щели раздался голос Старого: