Караван дурмана
Шрифт:
«Да, это оптимальный вариант, – решил Корольков, упершись подбородком в грудь. – Только какая же у меня цель?»
Так и не найдя ответа на собственный вопрос, он незаметно задремал.
Время тянулось по минутке, по секундочке, а ничего не менялось. Разве что луна постепенно смещалась к горизонту, но какое дело людям до луны, а ей – до людей?
Опираясь на отцовское плечо, Ленка подпрыгнула, уселась на капот «Нивы» и, болтая ногами, предположила:
– Рубинчики могут подкрасться пешком, чтобы появиться в поселке внезапно. Не верится мне в то, что они собираются
– А где играют по правилам? Может быть, там? – Громов взглянул на звездное небо. – Жаль, если это не так.
– В детстве я читала один фантастический рассказ, – тихо сказала Ленка. – В нем люди следят за падающей звездой и загадывают разные желания. А в конце выясняется, что этой звездочкой был космонавт, загоревшийся при попадании в земную атмосферу. – После минутного колебания Ленка призналась: – Этот рассказ очень сильно на меня подействовал. Я перестала верить в чудеса. Хочу, а не получается. Столько говорят о свете в конце туннеля, о бессмертии души, которую вроде как даже взвесить можно… Об этом интересно читать… Но когда уходит твой близкий человек… – Ленка помотала головой, отчего ее спутанные волосы полностью скрыли ее лицо.
Громов протянул руку к дочери, но она отстранилась.
– Не жалей меня, не надо. Мне от этого только хуже.
– Я просто хотел убрать волосы с твоего лица.
– Зачем?
– Чтобы видеть твои глаза.
– Не волнуйся, папа. Я не плачу.
– Ну и напрасно… – Громов все же прикоснулся к плечу дочери, на мгновение стиснул его, потом ласково потрепал. – Когда ты была маленькой, мы часто гуляли с тобой за городом, помнишь?
Ленка кивнула:
– Помню. Обратно меня приходилось нести на руках.
– Дорога, по которой мы шли к посадке, пролегала мимо поля подсолнухов. Помнишь, как ты держала семечки в своей ладошке? Самое большое было меньше ноготка на твоем мизинце. И ты удивлялась: надо же, такое крохотное, а из него получается настоящий подсолнух, который намного выше тебя. А у некоторых цветов, даже самых огромных, семена вообще как песчинки, их помещается в одном бутоне до тысячи. – Громов улыбнулся взглянувшей на него дочери. – Никакая бомба, никакой динамит, никакой напалм не обладает и сотой долей энергии, заключенной в одном таком крошечном зернышке. С наступлением весны оно начинает свое фантастическое превращение: из-под земли появляется крошечная былинка, которой суждено превратиться в подсолнух, или в колос пшеницы, или просто в бурьян… И тут начинается второй оборот колеса природы, не менее поразительный, чем первый. Гляди, – рука Громова указала на бескрайнюю степь, расстилающуюся перед ними. – Когда-то здесь проносились галопом орды завоевателей, и каждый всадник был убежден, что скоро весь мир будет лежать у его ног.
– Но их больше нет, – задумчиво сказала Ленка.
– Да, – подтвердил Громов. – Они исчезли. Как и реки пролитой ими крови. Как те горы трупов, которые образовались во имя очередной великой цели.
– А поле осталась…
– Поле осталось. Его взрывают, топчут, жгут. И что же? Те, кто считает себя хозяевами этой земли, сами ложатся в нее, чтобы превратиться в отличное органическое удобрение, не более того. А поле снова зеленеет и кормит оставшихся в живых. В этом заключается вся мудрость природы, Лена. Посреди самого черного
Проснувшийся Корольков, до ушей которого донеслось окончание разговора, поежился то ли от сквозняка, гуляющего по кабине, то ли от ощущения прикосновения сырой земли, в которую он однажды ляжет. Протяжный, вибрирующий вой прозвучал в ночи и полетел к луне. Глухая тоска звучала в нем, такая же невыразимая, как та, от которой сжалось сердце Королькова.
– Волки, – пролепетал он, охваченный суеверным ужасом, и, выскочив наружу, повторил громче: – Волки!
Две пары глаз насмешливо взглянули на него из темноты.
– Скорее всего просто бродячие псы, – сказал Громов. – Или голодные духи. Не обращай внимания, парень. Покуда мы живы, они до нас не доберутся.
Глава 18
Прерванный полет
«А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса, надежная, как весь гражданский флот…»
Песня беспрестанно крутилась в мозгу Жоры Рубинчика, заставляя его то трясти головой, то надавливать ладонями на ушные раковины.
– Что, уши заложило? – участливо спросил Приходько.
«Вся стройная, как «Ту», та стюардесса, мисс Одесса…»
– Пробки, – громко пожаловался Жора. – Долбаные перепады давления.
С той минуты, когда он поднялся на борт вертолета «Ми-8» цвета болотной ряски, Ленчик являлся ему дважды: один раз заглянул снаружи в иллюминатор, потом не придумал ничего умнее, чем снова прикинуться Приходько. Это не то чтобы пугало, но ужасно нервировало. Жора ведь не на прогулку ехал, а по очень важному и ответственному делу. Выходки Ленчика держали его в напряжении, а тут еще этот прилипчивый мотивчик, гуляющий под черепной коробкой, как сквозняк в заброшенном доме. Вот же чертова стюардесса!
Чтобы отвлечься от мыслей о ней, Жора похлопал по дерматиновому сиденью, на котором расположился, и прокричал:
– Хорошая машина.
– Только шумная слишком, – сказал Приходько.
– А?
– Двигатель, говорю, очень громко работает.
– Да, да, – закивал Жора. – Двигатель мощный. И салон просторный. Пассажирский вариант «Ми-8» имеет 26 посадочных мест, а нас здесь в два раза меньше.
– Что?
– Двадцать шесть разделить на два!
– Чертова дюжина, – напряг голосовые связки Приходько.
– Ужин? Нет, дорогой, рано. Поужинаем по возвращении… – Жора ткнул большим пальцем в обратном направлении.
– Вращение, я понимаю. Вид движения, при котором хотя бы одна точка остается неподвижной…
– С шампанским. В самом лучшем ресторане, который только можно найти в этом сраном Ташкенте…
Приходько согласился:
– Конечно, все дело во вращающем моменте. Тут задействованы наклон оси и угловое ускорение тела, то есть данного вертолета.
– Вот я и говорю: хорошая машина, – подвел черту Жора. – Мы и оглянуться не успеем, как прибудем на место.