Караван дурмана
Шрифт:
Кабиров сделал паузу, давая возможность собравшимся полюбоваться на своего пунцового родственника, торчащего посреди двора с пиалой, которую он так и не успел опрокинуть в свою ненасытную пасть. Сдержанный смех уже начал переходить в хохот, когда Кабиров поднял руку, призывая гостей к тишине:
– Мой тесть сказал помощникам: «Проверьте человека с укушенным ухом. Если у него разбит лоб, значит, он сам укусил себя за ухо и на этом дело будет исчерпано. Если же это не так, то его укусил сосед, тогда пусть он выплатит пострадавшему сто рублей»… Вот что такое настоящая мудрость, – заключил Кабиров под всеобщий хохот. – Вот что такое острый ум, подобный
– И-ха-ха!..
– У-ху!.. У-ху-ху…
– Ага-га!..
Шум поднялся такой, что любой другой оглох бы на несколько минут, но Кабиров расслышал отзвуки трескучих выстрелов, разнесшихся над степью. «Вот же бараны, – подумал он сердито, – разве обязательно было тратить столько патронов на какого-то полудохлого заморыша?» Далекая пальба означала, что с очередным строптивым рабом наконец покончено, но никакой радости от этого не было. Кабиров давно привык к тому, что все его приказы выполняются беспрекословно, а как же иначе. Небось Джабару, Тенгизу и Сарабаю не терпится усесться за ломящийся от яств стол, но ослушаться хозяина они не смеют, разбирают крест, привязывают шпалы к седлам своих лошадей, тащат волоком обратно. Потому что стоит Кабирову пошевелить пальцем, как на месте Костечкина окажется кто-нибудь из них. Любой из сидящих во дворе под брезентовым навесом. Кто угодно из жалких червей, пресмыкающихся на территории агрокомбината имени Ибрагима Алтынсарина.
Вот только угодья эти никогда не назовут в честь их настоящего хозяина, Сарыма Исатаевича Кабирова. Обидно. Он заслужил этого гораздо больше, чем покойный учитель, открывший в этих краях первые школы для русских и казахских детишек. Кому они теперь нужны, школы? Где эти детишки, клявшиеся друг другу в вечной любви и дружбе? Гниют в земле вместе со своими несбыточными мечтами…
Тлен, все тлен, мрачно подумал Кабиров. История развивается не по спирали, а по кругу. Как были баи, так и будут во веки веков. И рабы, готовые лизать им пятки, тоже не переведутся. Будут наемники, сражающиеся против тех, на кого укажет рука дающего. Будут женщины, которые могут сколько угодно пользоваться ультрасовременными прокладками и маршировать по подиумам, но их истинная сущность от этого нисколько не изменится.
Кабиров протянул руку к наполненной для него пиале. Тотчас с места вскочил двоюродный племянник и затараторил, помогая себе жестами:
– Чем старше становится неверный, тем более он несчастен и одинок. Но у нас, у детей пророка, все наоборот. Посмотрите на всеми уважаемого хозяина этого дома. – Племянник взмахнул рукой. – Он окружен самыми преданными, самыми верными друзьями, рядом с ним собрались его родные, его близкие, готовые отдать жизнь за своего благодетеля. Сам Аллах покровительствует Сарыму Исатаевичу, поддерживая его во всех начинаниях…
Это был уже перебор. Так сладко, что даже тошно. Кабиров поморщился и показал племяннику жестом: закругляйся, болван. После чего залпом выпил коньяк, показавшийся ему компотом из сухофруктов.
«Какая гадость», – подумал Кабиров, наливаясь беспричинной, черной тоской. Достойных гостей на дне рождения нет, одни прихлебатели да лизоблюды, которые вот уж несколько лет подряд жируют в кабировском доме. На их подарки, сваленные в углу двора поверх специально расстеленного для этого ковра, даже глядеть не хочется – всякое тряпье, хлам, дешевая радиоаппаратура. Такого добра у Кабирова без них хватает, он ему давно счет потерял. Лучше бы сыновья и дочери приехали с внуками, но они давно переселились в Канаду и отношений с вырастившим их отцом не поддерживают. Зазнались, забыли свои корни, о-хо-хо.
Погруженный в свои невеселые мысли, Кабиров не ощущал вкуса пищи, пил нехотя, все новые и новые здравицы слушал вполуха.
Из этого состояния его вывел приближающийся рев автомобильного двигателя. Кабиров замер с пучком лука, торчащим изо рта. Предостерегающе вскинул руку, готовясь отдать слугам приказ взяться за оружие. В этот момент страшный удар потряс створки ворот. Сорванные с петель, они обрушились во двор. В проеме затормозила окруженная оседающей пылью «Нива» с выбитым лобовым стеклом.
Ух! – словно фальшивые декорации рухнули, открывая вид на скрывавшуюся за ней массовку. Немая сцена. Парализованные позы, вытаращенные глаза. Спиртное, льющееся мимо разинутых ртов.
Громов вскинул автомат, и все моментально ожили… чтобы через несколько секунд застыть снова – уже навсегда.
Женщин за сдвинутыми буквой П низкими столами не было: по мусульманскому обычаю, их не допустили к пиршеству настоящих мужчин. «Вот и ладненько, – подумал Громов, – можно не тратить время на разбирательства: кто прав, кто виноват. Они все причастны к распятию Андрея. Каждый по-своему, но всем скопом».
– Здравствуйте, сволочи, – сказал Громов, дожидаясь, когда на него будет направлен хотя бы один ствол. Бестолковый принцип, но жизнь без принципов еще бестолковее.
– Махабет, стреляй! – заорал дородный казах, роняя изо рта перья лука.
По его властному тону можно было догадаться, что это и есть тот самый Кабиров, местный бай, возомнивший себя вершителем человеческих судеб. А как насчет твоей собственной судьбишки, ты, степной паук?
Махабет, выведенный из ступора хозяйским окриком, успел выхватить пистолет и даже попытался совместить целик с мушкой, когда Громов перечеркнул его короткой очередью и тут же перевел ее на заревевшего от ужаса бая. Пули дырявили его голову, как дыню, в воздух летели ошметки мозгов и непрожеванной зелени, распиханной Кабировым за щеки.
– Витамины едим? – приговаривал Громов. – О своем драгоценном здоровье заботимся?
Грузное падение хозяйской туши послужило толчком к началу всеобщего столпотворения. Вот тут-то и началась настоящая работа для «АКМа» в руках Громова. Собственно говоря, он временно превратился если не в придаток автомата, то в единое с ним целое. Трудно было разобрать, то ли Громов направляет ствол в нужном направлении, то ли ствол сам выбирает мишени, а стрелок только успевает за ним поворачиваться.
Р-ра-та-та-та!.. Пули мочалили грудь коротконогого юноши в свитере домашней вязки, а он, отброшенный к стене, мог только дергаться, как паяц, хотя был уже мертв – с того мгновения, как лопнуло и утонуло в крови его сердце.
Р-ра-та-та-та-та-та!.. Сразу двое мужчин, метнувшихся на крыльцо, синхронно всплеснули руками, крутнулись вокруг своей оси и, хватаясь друг за друга, рухнули вниз… Еще очередь! Подхваченный свинцовым вихрем казах, теряя в падении шлепанцы и пояс халата, высадил дверцу сарая и наполовину исчез внутри, оставив снаружи лишь судорожно подергивающиеся пятки, желтые, как воск. Кто-то догадался опрокинуть дощатый настил, служивший столом, самые расторопные попадали на землю, но Громов тут же перенес огонь на этот жалкий заслон и не отпускал спусковой крючок до тех пор, пока в магазине не закончились патроны, а окровавленные щепки не усеяли землю в радиусе двух метров.