Караван в горах. Рассказы афганских писателей
Шрифт:
— Дружище, — часто говорил мне Гатоль, — кем бы ты ни стал, все равно будешь сидеть на жалованье. А я сам создаю все, что мне нужно для жизни.
— А когда ты заболеешь, — возражал я ему, — кто тебя вылечит? Кто научит правильно обрабатывать землю? Кто выучит твоих детей?
На это он обычно отвечал:
— Были бы деньги… С деньгами не пропадешь.
Но однажды Гатоль избавился от своей страсти к деньгам. Это случилось, когда ему выпал жребий идти в армию.
Как-то вечером, когда мы с одним товарищем обсуждали у меня дома положение крестьян в стране, земельную собственность
— Совершенно верно!
Тогда я разъяснил Гатолю справедливость требований, изложенных в нашей программе в разделе о земле. Крестьянский парень воспринял это горячо и с того дня примкнул к социально-политической борьбе. Дружба наша стала еще крепче.
Вернувшись с военной службы, Гатоль стал разъезжать по деревням и кишлакам, разъясняя крестьянам программу нашей партии. Всячески доказывал, что, сколько бы сил они ни вкладывали в обработку земли, весь урожай, все плоды их труда все равно попадут в закрома помещиков и деревенских старост. Еще выше станут их дворцы, а хижины бедняков останутся такими же убогими.
Овладев грамотой, Гатоль теперь мог читать книги и газеты, и благодаря этому стал первым советчиком и другом крестьян, ущемленных в правах. К Гатолю со всех сторон стекались люди со своими судебными исками и тяжбами. Он вез их в город, советовался с друзьями, составлял прошения и в большинстве случаев выигрывал дела. Однажды деревенский мулла и староста обвинили Гатоля в том, что он неверующий. Но крестьяне, видевшие, как исправно Гатоль совершает намаз и по пятницам молится в мечети, дружно встали на его защиту, и клеветникам пришлось отступить.
В день победы революции, который навсегда запечатлелся в моей памяти, мне было поручено съездить в мою родную деревню. Там, к моему удивлению, царили спокойствие и порядок, что почти невозможно в революционных условиях. Вскоре я увидел Гатоля в кругу односельчан, для которых он долгие года был красным знаменем в их справедливой борьбе. Он был в приподнятом настроении и смеялся. В то время его очень редко видели в своей деревне. Он был занят созданием земледельческих кооперативов и фондов помощи, говорил о пользе, которую они принесут крестьянам. В то время душманы еще не вели борьбы против революции.
Когда же наступило время защищать родину и революцию от врагов, Гатоль первый встал в ряды борцов и повел за собой тысячи крестьян. Он самоотверженно сражался, враги бежали и сдавались в плен. Как-то к нашему уезду подошла банда душманов. Гатоль протиснулся сквозь собравшуюся толпу и обратился к односельчанам:
— Братья, мы говорили и будем говорить, что хотим построить новый, лучший мир, раздать землю труженикам. И мы не позволим, чтобы нам помешали те, что называют нас неверными, а на самом деле пекутся лишь о собственной выгоде. Разве мы неверные?
— Нет! — неслось со всех сторон.
— Мы не кафиры[ Кафир— неверный, немусульманин.], не убиваем детей, не разрушаем деревни, не поджигаем школы и мечети, не поджигаем зернохранилища!..
Гатоль сильно исхудал, его голова, обритая наголо, казалась очень маленькой. Торчавшие из-под одеяла ноги были нездорового, землистого цвета. Увидев меня, он заулыбался, но подняться у него не хватало сил. Мы расцеловались, и он принялся болтать с цирюльником. Над его кроватью висел национальный флаг. Гатоль остался таким же непреклонным, как прежде. Он все время смеялся, но сквозь радостное возбуждение проглядывала печаль, таившаяся и в улыбке.
— Ты оказался прав, понадобились врачи. У меня уже все внутренности размякли от бесчисленных уколов и таблеток. Часто вспоминается деревня, вечерний воздух, сырой и холодный, шелест чинары, голоса птиц, доносящиеся с реки.
Я стал его успокаивать:
— Ты скоро поправишься, мы это отпразднуем, устроим козлодрание[ Козлодрание— национальная игра.], ты снова выиграешь.
Мои слова не произвели на него никакого впечатления.
— У меня теперь другие заботы, — произнес он с тяжелым вздохом. — Тохта лежит в земле, что я скажу его матери? Ведь она поручила его всевышнему и мне.
Тохта, наш общий друг, был у матери единственным сыном. Рос он без отца, и Гатоль был ему вместо старшего брата.
Два месяца назад начались бандитские налеты душманов, нарушившие мирную жизнь крестьян. Гатоль с отрядом молодых защитников революции пошел очищать уезд от душманов. В тот день, когда они достигли линии фронта, мать Тохты с Кораном в руках побрызгала на Гатоля водой и сказала ему по-узбекски, что вручает сына ему и аллаху. Гатоль обещал ей сберечь Тохту.
Через месяц пришло сообщение, что в уезд скоро прибудет пшеница из государственного фонда помощи крестьянам. Самый большой в уезде мост через бурную глубокую реку был под угрозой нападения. Гатоль заявил, что его отряд обеспечит защиту моста и караван пройдет благополучно.
Река текла по глубокому ущелью между высоких гор. В пещерах засели душманы. На речных берегах, поросших деревьями и высоким кустарником, Гатоль разместил своих людей. За деревьями располагалось деревенское кладбище.
Душманы пронюхали, что должен прийти караван с пшеницей, и решили взорвать мост. Гатоль со своим отрядом был наготове. Он принял решение не ждать нападения, а атаковать первым и разделил отряд на две группы — одна пошла на гору, другая засела на кладбище и в кустах у реки. Стрельбу Гатоль приказал открыть с горы. Душманы, боясь оказаться в окружении, открыли ответный огонь и стали спускаться к реке.
Завязался жестокий бой. Грохотали снаряды, свистели пули, Душманы стали отступать к кладбищу, тогда бойцы Гатоля ринулись в атаку с другой стороны. Душманы сделали последнюю отчаянную попытку и рванулись вперед.
Из глаз Гатоля выкатились две скупые слезы. Он вздохнул и продолжал:
— Зря отпустил я от себя Тохту. Видя, что побеждаем, Тохта устремился вперед, к кладбищенской ограде.
«Ложись!» — крикнул я. Но Тохта не слышал, а бандиты открыли огонь по нему из трех автоматов. И он погиб в огне, скрючился, упал навзничь и затих.