Караван в горах. Рассказы афганских писателей
Шрифт:
— Салам, хозяин.
— Несчастный! Бога ты не боишься. Быки голодные, а он знай себе струны перебирает. А ну отопри дверь! Пока я твой рубаб не сломаю, ты человеком не станешь!
Торпекый при последних словах отца побледнела и прижалась к стене в темном закопченном углу худжры.
— Хозяин! Рубаб чужой, — взмолился Гатоль. — Сломаешь его — мне придется платить. Обещаю тебе, это не повторится.
— Ладно, иди. Не буду ломать твой рубаб. Но чтобы ты не отлынивал больше от дела!
— Нет, хозяин,
Хан вернулся в дом, а Гатоль поспешно отпер дверь худжры:
— Хозяюшка! Скорей выходи, пока хан в доме!
Гатоль отправился за клевером, а Торпекый пошла к себе и, бросившись на постель, предалась размышлениям: «Что это со мной? Я — дочь хана, Гатоль — сын вдовы и к тому же наш батрак… Но ведь говорят, что перед любовью все равны: и бедные и богатые. Любовь всесильна, знаю, но я должна устоять перед красотой батрака. Не допустить, чтобы любовь играла мною…»
Пока Торпекый размышляла о любви, Гатоль шел, согнувшись под тяжестью огромной охапки клевера, и тоже размышлял: «Зови ее Торпекый! Она любит мой рубаб! Подумать только! Просто влюбилась в меня. Удивительная вещь любовь! Привела дочь хана в худжру батрака. А вдруг хан увидел бы свою дочь с батраком? Батраку тогда конец. Торпекый любит меня. И отец ее знает об этом, но молчит. Он добр ко мне. Может отдаст Торпекый за меня? Вот тогда я ее и спрошу: «Торпекый! Обед готов? А она мне в ответ: «Да, отец такого-то!»[В семьях пуштунов супруги при обращении называют друг друга: «отец такого-то» или «мать такого-то», произнося после слова «отец» имя первенца.]
Я стану зятем хана, буду ходить в сопровождении вооруженных слуг. Попробуй потягайся со мной. И двоюродный брат Лал-мир выделит мне тогда мою долю земли. А станет увиливать, я расправлюсь с ним так, что сам хан удивится».
Тут он со всего размаха налетел головой на калитку и, крикнув, свалился на землю, не в силах пошевельнуться под тяжестью клевера. Хан как раз вышел во двор и заметил лежавшего в беспамятстве Гатоля.
— Гатоль! Эй, Гатоль!
Голос хана привел батрака в чувство.
— Ей-богу, хозяин, я умер, — сказал он, открыв глаза.
— Что с тобой? Жрать ты горазд. Как сядешь, так целый ман готов умять, а как до работы дело доходит, поясница болит! Вставай, черт тебя подери! Тащи клевер! Мне не нужны такие бесстыжие батраки!
На шум выскочила Торпекый:
— Папочка! Что случилось?
— Погляди на этого дармоеда! Развалился на траве и лежит! Больше ни куска не получишь! То на рубабе бренчишь, то на траве валяешься!
— Нет, папочка! Не греши! Ведь после дождя скользко, немудрено и упасть. Гатоль — парень сильный и предан тебе, — говоря это, Торпекый помогла Гатолю подняться.
— Клянусь, хозяин, ноша была не такой уж тяжелой, просто я сильно ударился головой о калитку.
— Как это тебя угораздило?
— Не заметил.
— За что ни возьмешься, все у тебя вкривь да вкось, — проворчал хан. — Собирай-ка свои манатки и иди на все четыре стороны.
— Нет, папочка. Грешно тебе. Он бедняк. А бедняков надо жалеть. Тогда бог наградит. И потом Гатоль вырос у нас, он свой человек. Не гони его.
— Ладно, прощу его на сей раз ради тебя. Но если он снова что-нибудь натворит, выгоню!
— Нет, хозяин! Все будет в порядке! — обещал Гатоль.
— Ладно, насыпь быкам клевера в ясли, пусть наедятся. А я пойду в нижнюю деревню, к Ладжмир-хану, дело у меня к нему есть.
— Слушаюсь, хозяин. Счастливого пути.
Гатоль стал перетаскивать клевер, а Торпекый уселась возле яслей.
— Послушай, Гатоль, — спросила она, — как же это ты налетел на калитку?
— Да так, хозяюшка. Во-первых, скользко после дождя, а во-вторых, задумался.
— О чем же ты думал?
— О чем может думать батрак? Я думал о быках да верблюдах.
— Ах вот оно что! — насмешливо протянула Торпекый.
— Да, хозяюшка! Все мысли мои о быках, только о них! Потому, хозяюшка, что хан очень любит быков.
— Это верно, что хан любит быков. А я, поверь, люблю тебя. И не в силах вырвать тебя из своего сердца, если бы даже очень старалась. Пусть мы ссоримся, а душа моя полна тобой. Видишь, ты задаешь корм скоту, а я сижу рядом.
— Что-то я не пойму!
— Чего не поймешь?
— Ты говоришь, что любишь меня. Что это значит?
— Это значит, что мы с тобой люди. А люди крепки любовью.
— Что ты называешь любовью?
Гатоль поднял глаза на Торпекый и вскрикнул, нечаянно обрезав палец серпом.
— Боже! — вырвалось у девушки. — Зачем ты посылаешь людям такую тяжелую участь? Будь прокляты эти быки! Один — хозяин, другой — батрак, всю жизнь мается, — Торпекый вздохнула, оторвала лоскут от чадры и завязала Гатолю палец.
— Хозяюшка! Еще недавно ты хвалила тяжелую работу, а сейчас ее проклинаешь. Выходит, я прав, что ничего нет хуже жизни батрака!
— Нет, не прав. Что плохого в том, что человек трудится, зарабатывая себе на пропитание? Это куда благороднее, чем просить милостыню, жертвуя своей честью, протягивать руку за какими-то жалкими грошами. Ведь многие, словно трутни, ждут подаяний, не желая работать. Одни становятся дервишами и только и ждут, чтобы им в качколь[ Качколь— чаша для подаяний.] бросили деньги, на которые они купят чаре. Другие всю жизнь живут подношениями, а сами не ударят палец о палец. А сколько таких, что сидят у мечети или у дороги с протянутой рукой! Так не достойнее ли заняться каким-нибудь ремеслом, быть поденщиком или рабочим? Такие люди пользуются уважением и любовью.